Они найдут меня сами

Я был рад оценке этой необычной женщины.

— Саша, я чего звоню-то, если есть время сегодня, давай встретимся на Ваганьковском, а то потом морозы начнутся, да и тебя на части рвать начнут, я точно это знаю. Меня уже все мои знакомые спрашивают про тебя.

День у меня был свободный. Еще ни разу не было так, чтобы испытания шли два дня подряд. Мы договорились на четырнадцать часов.

Я никогда не был на Ваганьковском кладбище. Я вообще не был ни на одном из московских кладбищ, за исключением Красной площади. То, что в центре столицы располагается самое настоящее кладбище, было для меня неприятным. На кладбище должно быть тихо. Нормальное состояние покойника — покой, а не речовки, митинги, фотосессии и свадебные кортежи. Все должно быть гармонично: из музыки — похоронный марш и пенье птиц, из слов — слова молитвы. И этого достаточно. Ни радости, ни грусти. Кладбище в центре города — это презрение к ушедшим. Ну, когда-нибудь мои желания и в этой части будут реализованы. Я нисколько не сомневаюсь.

Я приехал немного раньше назначенного времени. Я бродил по дорожкам, между могилами и рассматривал памятники, они были разные: красивые, и их можно было назвать произведениями искусства, и простенькие, одинаковые. Были очень ухоженные могилы, а были — забытые, заросшие и никем не посещаемые, и даже смотрители этого печального места на них мало обращали внимания.

Могилу поэта я нашел по указателям — хорошо сделали, поклонники таланта не будут блуждать и терять драгоценное время. Я остановился метрах в двадцати. Две девушки, тепло одетые, в зимних пальто и шапках, фотографировали друг друга на фоне памятника Есенину. Приезжие. Москвички так не одеваются. Девушки были серьезные и преисполненные скорби. Наверное, они любят стихи Сергея Александровича, раз пришли сюда. Мне никак не понять людей, фотографирующихся у могил. Неужели все так плохо с интуицией? Но если ты понимаешь Есенина, с интуицией должно быть все нормально. Значит, они не понимают поэта, значит, им просто сказали: «Есенин — это наше все». А дай-ка спрошу!

— Девушки, добрый день, издалека?

Девушки уставились на меня, и я на физическом уровне услыхал шелест их мыслей. Так шелестят таблички с маршрутами поездов в автоматических справочных вокзалов.

— Из Ижевска, вот приехали Москву посмотреть, а вы артист?

Артист? Еще какой, подумал я, и улыбнулся. Девушка, поменьше ростом и побойчей, рассматривала меня и вспоминала кино, в котором могла меня видеть.

— Нет, я не артист, просто похож. Ну и как, что видели?

— Ой, так интересно все, мы на Арбате были, на могиле Высоцкого уже побывали, сейчас вот Есенина посмотрели. Жалко, времени мало, вечером уже поезд. Нам очень все понравилось, в Ижевске такого нет.

Девушка выпалила это на одном дыхании. Да, в Ижевске такого точно нет.

— А хотите, я вас с племянницей Есенина познакомлю? Она сейчас подойдет сюда, — я посмотрел на телефон, — минут через пять-семь.

Девушки удивленно вскинули глаза.

— Нееет, зачем, нам только фотографию, мы уже все, мы торопимся. А вы точно не артист?

— Да не артист я, не артист. Ну ладно, всего доброго вам.

Девушки пошли по аллее кладбища, мимо могил известных и не очень известных людей, с чувством исполненного культурного долга и с предстоящими рассказами о том, как они были в Москве и что там видели.

Светлана Петровна пришла ровно в четырнадцать часов. В ее пунктуальности я нисколько не сомневался. Мы обнялись, как старые знакомые, я действительно был очень рад ее видеть, и она меня тоже.

— Ну что, Саша, что скажешь?

— А я пока не смотрел, тут две барышни фотосессию устроили. Я не мешал им.

— Ну, походи, посмотри, мне очень важно, что ты скажешь.

Я стоял перед могилой, над которой возвышался памятник. Я не готовился и специально ничего не читал про поэта. Я знаю про него только то, что проходил по школьной программе, я знаю его стихи и песни, написанные на его слова, и еще я знаю, что он не самоубийца. Я держал в руках его вещи, его рукописи и красивую шкатулку, что подарила императрица. Этого уже было более чем достаточно. Но что сейчас я должен почувствовать? Что увидеть?

Я не знал, с чего начать. Я смотрел на памятник и просил: ну скажи, что надо мне сообщить твоей племяннице, ей, так ждущей моих слов. Или твоих? Я закрыл глаза и слушал. Памятник молчал. Молчало все, и от этой тишины у меня возникло ощущение какой-то тотальной пустоты, как будто я стою в огромной белой комнате, в которой не видно стен, и, кроме меня, в этой комнате никого нет. «Его здесь нет». Оказалось, я проговорил это вслух.

— Что, что ты сказал? — Лицо Светланы Петровны напряглось, ее светло-зеленые глаза стали просто изумрудными.

— Его здесь нет.

Холод обдал меня с головы до ног. Меня основательно встряхнуло.

— Поедем к нам, отогреешься, я смотрю, ты совсем замерз.

В машине Светлана Петровна долго молчала, уже перед домом она повернулась ко мне.

— Что ты видел?

— Я видел какую-то бескрайнюю комнату с белыми стенами, я знал, что стены есть, но они были так далеко, что только угадывались. Но его я не видел.