Они не пройдут! Три бестселлера одним томом

Протасов сполз с сиденья на боеукладку. Конечно, командир не мог понять, что творилось в душе наводчика. В те недолгие ночные часы, когда весь батальон дрых без задних ног, Женька так и не уснул. Вчера в бою Протасов понял, что его жизнь может оборваться в любой момент. Страшнее смерти ничего не будет. Ему казалось, что теперь он перестал бояться, но потом страх вернулся, чтобы снова втоптать Женьку в грязь. Ворочаясь на земляных нарах, Протасов впервые почувствовал, что в нем растет гнев — не на тех, кто перечеркнул его судьбу, а на себя. Стиснув зубы, Женька вспоминал людей, которые не отвернулись от него, сына «врага народа». Школа ФЗУ, завод, танковая школа, бригада — неужели там не знали и не знают его тайну? Неужели его командир, герой, три раза горевший в танке, отвернется от младшего сержанта Протасова, когда узнает, что тот — сын «врага народа»? Мать была права, она не боялась, так и надо жить, каждую минуту, каждый час, не задумываясь о том, что будет завтра. Три года своей жизни Женька вычеркнул сам, но здесь, на войне, каждый день, каждый час могут стать последними. И только от Протасова зависит, как их прожить. Он останется со своим экипажем до конца, а после боя командир скажет: «Молодец!»

С такими мыслями наводчик осматривал свои «чемоданы», машинально прикидывая, куда ставить осколочные, куда бронебойные, чтобы в случае необходимости сразу выдернуть тот, что нужно. Внезапно его крепко ухватили за «уши» танкошлема, и Протасов увидел прямо перед собой улыбающееся лицо радиста:

— Комсомолец, значит? — сказал Безуглый, скалясь во все свои тридцать два белых зуба. — Молодец, Женька! Человек! Человечище ты мой!

Он крепко хлопнул Протасова по плечу, а потом вдруг сдернул с него шлем и взъерошил мокрые волосы.

— Молодец, — повторил Безуглый.

— Снаряды ставь, как я скажу, — ответил наводчик, смущенный этой неожиданной лаской.

Когда с погрузкой было закончено, старший лейтенант дал экипажу пять минут на отдых. Безуглый и Осокин полезли в танк за консервами, а Петров отозвал наводчика в сторону и спросил:

— Так что ты мне утром сказать хотел?

Протасов глубоко вздохнул, а потом, глядя прямо в глаза командиру, рассказал свою историю. Петров слушал внимательно, на память вдруг пришли слова покойного комиссара Белякова: «…в конце концов, дети за отцов не отвечают». Они были чем-то похожи, Женька и лейтенант Пахомов. Когда наводчик закончил, старший лейтенант достал кисет и начал молча сворачивать папиросу. Закурив, он несколько секунд смотрел в сторону Козлово, над которым вставал густой, черный дым, затем повернулся к Протасову:

— Что мне сказал — правильно. Васе и Сашке потом скажешь. Больше об этом говорить не надо.

Подумав немного, старший лейтенант добавил:

— А вообще — мне все равно. Мне главное, как ты держишься. Вот, примерно так. Ладно, пойдем быстро укусим чего-то, если эти два проглота все не сожрали. И пора уже двигать.

* * *

Катуков молча смотрел на Козлово. Казалось, что в деревне горит все, что может гореть, в небо поднимались столбы черного, жирного дыма — это полыхали танки. Потери первого батальона никто не считал, но он сам видел, как ремонтники тянули с окраины подбитую «тридцатьчетверку». Санитары непрерывно тащили раненых, тяжелых складывали у обочины, легкие брели через поле сами. Соединиться с 27-й бригадой до сих пор не удалось — та попала под контрудар немецких танков, и сейчас севернее Козлово шел жестокий бой.

— Товарищ генерал-майор, — боец-телефонист протянул трубку комбригу, — командующий на проводе.

Комбриг подошел к телефону, Бойко на всякий случай встал рядом.

— Ну, Михаил Ефимович, чем порадуешь?

Связь, как всегда, была плохая, голос командующего доносился словно издалека, как если бы он и впрямь кричал через все эти километры, но генералу показалось, что ничего хорошего Рокоссовский от него не ждет.

— Продвигаемся, товарищ генерал-лейтенант, — сухо ответил он. — На данный момент в наших руках почти треть села.

— Медленно продвигаетесь. — Казалось, командарм не обвиняет, а просто констатирует факты.

— Противник постоянно контратакует с использованием танков, — ответил Катуков. — Наша заявка армии на подавление артиллерии в Верхнем и Нижнем Сляднево не выполнена. 28-я бригада только закончила выход на рубеж атаки.

Некоторое время трубка молчала.

— Так, — еще молчание, — я разберусь. Потери?

— В мотострелковом батальоне, по последним данным, сто девяносто семь активных штыков, в кавалерийских эскадронах — шестьдесят пять сабель, — доложил Катуков. — Потери в танках — четыре подбито, один эвакуирован, три сгорело, основные потери во втором батальоне. Потери в 27-й бригаде мне неизвестны.

— Понятно. 365-й в бой не вступал?

— Если вступил, — еле сдерживая раздражение ответил комбриг, — мне об этом неизвестно.

— Понятно, — повторил Рокоссовский. — Заявку на Сляднево удовлетворяю. Обозначь дымами направление на деревни, чтобы соколы по твоим не разгрузились.

— Есть.