Они не уйдут

— Там детям не место, — негромко сказал Кравцов. — Мало ли, перестрелка…

— Нельзя так нельзя, — вздохнул Успенский.

Разговор как-то сразу оборвался, наступила тишина.

Кравцов уже встал, давая знать, что совещание окончено, но вдруг снова сел и спросил:

— А он, твой парнишка-то, не из тех?

— Да, да! — с готовностью отозвался Успенский. — Он тогда флаг-то поднимал. Беловолосый.

— Ну, раз тот — другое дело, — смягчился Кравцов. — Такому нельзя отказать.

Кравцова заторопили: его ждали в депо. Вернулись на дрезине выезжавшие на перевал рабочие, привезли тело машиниста Ежова. Дядю Костю положили в обитый кумачом гроб, который поставили в «бригадирке» — в помещении, где машинисты коротают время перед рейсом, где получают путевки. Отсюда за многие годы работы дядя Костя тысячи раз отправлялся в нелегкие рейсы к Тагилу, Соликамску, Перми. Отсюда, решили железнодорожники, пусть отправится он и в последний путь.

Приехавшие рассказали, что видели на перевале. Там, под откосом, горой громоздились изувеченные вагоны, валялись орудия и походные кухни, под обломками нашли много трупов — налетевший из темноты «декапот» застал многих белых солдат у состава. Сам паровоз лежал на боку, далеко от линии. А своего хозяина, машиниста, паровоз не задел, сойдя с рельсов саженью дальше того места, где лежало тело дяди Кости. Близ места крушения стоял брошенный белыми состав, отправленный впереди бронепоезда.

— Дружно взялись мужики, — рассказывали железнодорожники о ремонтных бригадах. — Через сутки, пожалуй, можно будет и движение налаживать по-настоящему.

Гадали, куда подевался Мишка Костромин. Если даже пошел тайгой, должен был бы уже объявиться на станции. Не иначе, попал в беду парень.

Из бригадирки Кравцов прошел к ремонтникам.

— Ну как, товарищи, плохо? — спросил он у рабочих.

— Наладим! — ответил за всех краснолицый рябой мастер. — Теперь хоть есть для чего стараться: вроде бы порядок насовсем устанавливается. А то — одна власть, другая, каждый по-своему, тьфу!

— Ты не егози, Крапивин! — жестко остановил мастера один из слесарей. Был он страшно худой, в дыры грязной рубахи виднелся такой же грязный живот. — Говори прямо, сколько паровозов к какому сроку дадим.

Крапивин задумался, беззвучно шевеля губами.

— Ту «овечку», что у забора стоит, — можно пустить. Еще бы надо с заводских путей вытащить парочку — их тогда как загнали в тупичок, так белые о них и не дознались.

— Ну, это уже кое-что, — обрадовался Кравцов. — Ставьте их побыстрее.

— Господи! — воскликнул Крапивин. — Для своих, да не сделаем?!.

Кто-то из рабочих проворчал:

— Это еще надо посмотреть: кто тебе свой, а кто чужой…

Другой одернул его:

— А что Крапивин? Он к депо, к работе — душой прикипел.

Повеселевший мастер начал распоряжаться. Он, как и прежде, суетливо бегал от одной группы рабочих к другой, кричал и ругался. А потом случилось такое, что даже старые рабочие покачали от удивления головами: Крапивин открыл кладовку. Знали, что там стоит бутыль спирту. Еще знали, что мастер никому не позволял туда заглядывать. Самые невероятные слухи ходили, вплоть до того, что у мастера там устроен потайной подземный ход к своему дому. На деле же оказалось, что хранился в кладовке просто запас новеньких паровозных частей. Целый клад! Блестящие клапаны от регуляторов и инжекторов, новенькие, аккуратно смазанные связки золотниковых и поршневых колец.

Богатство крапивинской кладовки пришлось очень кстати. Точить все эти детали в механическом пришлось бы много дней. А сейчас рабочие быстро устанавливали их на паровозы. Уже к вечеру один из паровозов поставили на растопку и принялись за другой. Крапивин бегал, кричал, ругался, но теперь под его «песню» даже как-то веселее работалось.

* * *

Конный отряд выступил с утра. Вначале тракт был довольно чистый. Далеко вперед ушел головной дозор. Успенский уехал с ним, оставив Колю с основным отрядом.

Дорога обходила сопки, вздымалась на увалы, сбегала с них. Не было конца поворотам. Иногда тракт выходил на открытые места в поймах речушек. Но больше Путь шел под густым пологом пихтового леса, где было сыро и сумеречно. Даже на крутых склонах из-под корней придорожных столетних пихт и елей сочилась вода. Она сливалась в чуть приметные ручейки, прячущиеся в траве, журчала в старых колеях, хлюпала под копытами коней. Даже не верилось, что там, над пологом пихтача, в разгаре день и ярко горит июльское солнце.

Рядом к Колей ехал молоденький боец в ладно подогнанной кавалерийской шинели, в новеньком шлеме. Имя его Коля запомнил еще тогда, у реки, когда Кравцов крикнул: «Игнатий!»

— Вообще-то я просто Гнат, — весело рассказывал новый знакомый. — Так меня матка звала. Я с Украины. Тут у нас всякие: есть кавказцы, есть с Кубани, с Москвы и Питера. Так ты думаешь, найдешь свово товарища?

— А ты откуда знаешь? — удивленно спросил Коля.

— Ха… Сорока сказала! Только знаешь что? Если так ехать, то лучше было бы тебе и не ездить. И без тебя бы нашли…

— А как надо?

— Надо шукаты, — ответил Гнат. — По сторонам. Знаешь что? Видишь горушку? Взъедем, осмотримся?