Они приходят осенью (СИ)

Платить за съёмную квартиру было нечем. Мать, не поддавшись артистичным уговорам Семёна, присылать деньги отказалась, и пришлось искать работу не по профессии. С трудом, поначалу подавляя гордыню, проработал несколько лет экспедитором, затем по знакомству умудрился устроиться в одну, как ему казалось, неплохую строительную компанию, но руководство скоро показало отличный наглядный пример, как из неплохой компании можно сделать не просто плохую, а токсичную, сбежав за бугор с деньгами акционеров. И снова наступило время жалкого существования и какой-то убийственной лени. Не осталось больше ни гордыни, ни желания смотреть в будущее даже с малейшим оптимизмом. Беспросветная тоска. Актёрская карьера в те дни виделась Семёну всего лишь миражом из прошлого, который поманил и обманул. Порой ему не верилось, что эта актёрская жизнь вообще была.

Однажды, находясь в полной апатии ко всему и всем он откликнулся на объявление, в котором искали крепких парней для коллекторского агентства. Несмотря на годы не слишком праведной жизни, хорошей физической формы он не потерял, так что на работу его взяли. Это было дно. Но ему уже было плевать. Там-то Семён и познакомился с Мамонтом.

Напарника по-настоящему звали Борисом. Тот не раз говорил, что погоняло «Мамонт» шло со времён криминального прошлого, но Семён в это не верил. Что-то подсказывало, что кликухой он обзавёлся ещё в детстве. Так и представлялся пухлый тупой пацанёнок, которого все дети дразнили словом, явно услышанным в каком-нибудь мультике. И теперь этот повзрослевший пацан ненавидел всех и вся, порой казалось, что и распух-то он лишь благодаря прущей из него злобе. Лучшей кандидатуры для работы в коллекторском агентстве трудно найти — действовал подло, нагло, жестоко. Поначалу Семён рядом с ним чувствовал себя неуютно, но потом приручил эту остервенелую зверушку и даже научился ей манипулировать, раскрыв истинную сущность Мамонта — сущность шестёрки, не туза и даже не валета.

В агентстве они проработали два года. Затем им предложили работку более денежную. Такую, от которой трудно было отказаться. А теперь отказаться от неё и вовсе было невозможно при всём желании.

Пастухи при монстрах. Хозяйка сделала Семёна и Мамонта «видящими», путь назад, к нормальной жизни, отрезан.

— Ну и какого хера ты меня из дома выдернул? — проворчал Семён, усаживаясь на высокий барный стул.

— Какого… хера? — Мамонт уже был изрядно пьян, глаза осоловели, жирные как отъевшиеся черви губы ворочались с трудом. — А такого хера, Сёма, что мы в полной жопе. А всё из-за тебя! — ударил кулаком по стойке, едва не опрокинув стопку с водкой. — Из-за тебя, Сёма! Ты… ты на мою рожу погляди!

Семён брезгливо скользнул взглядом по лицу напарника: раны неумело и не полностью залепленные пластырем.

— Видал? Это, мать твою, та сучка сделала, вцепилась мне в морду как… как не знаю кто. Как зверюга бешеная. Но это всё фигня. Они коровок наших покалечили, шокерами, и теперь коровки минимум неделю будут в себя приходить. Неделю, чтоб их!

— Кто «они»? О чём ты вообще?

— Я о тех мудозвонах в балаклавах, вот о ком!

Бармен отошёл в другой конец стойки всем своим видом показывая, что не подслушивает, а люди за столиками вообще не обращали внимания на крикливого мужика в плаще, пьяный бред в этом заведении был нормой.

— Значит, наказание Самариной пошло не по плану, — Семён напрягся. — Как я понял, она тебе рожу расцарапала, а потом…

— Она сбежала, — лицо Мамонта вдруг стало плаксивым, как у ребёнка, у которого отняли конфету. — Ей… ей помогли сбежать.

— Опять эти типы в балаклавах. С шокерами.

— Угу. Опять.

Недавно пятерых сборщиков какие-то люди в чёрных балаклавах вырубили электрошокерами. Сборщики сами об этом рассказали, когда оклемались. И вот опять. Как бы ни хотелось Семёну это признавать, но факт остаётся фактом — кто-то объявил войну чудовищам.

— И сколько же их было?

— Двадцать, не меньше! — взвизгнул Мамонт. — Целая армия! Было бы меньше, я бы с ними разобрался, а так… еле ноги унёс.

Семён знал, что Мамонт тот ещё любитель преувеличивать. Но это ничего не меняло. Есть проблема и её как-то нужно будет решать.

— А сучку эту я ещё поймаю! — прошипел толстяк. Его щёки затряслись, покрылись пунцовыми пятнами. — Поймаю, вот увидишь! — он даже как будто протрезвел от злости. — И больше не говори мне, Сёма, чтобы я её пожалел. Всё, поезд ушёл! — и опять удар кулаком по стойке. На этот раз стопка всё же опрокинулась. — Чё ты её жалеешь вообще, а? Чё жалеешь? Себя лучше пожалей, потому что Хозяйка нам завтра бошки оторвёт, из-за того, что случилось. А я, Сёма, молчать не стану. Всё, всё ей выложу, так и знай! Расскажу, что ты отказался идти врачиху наказывать, потому что совесть тебя, видите ли, мучает.

— Плевать, — буркнул Семён. — Рассказывай, что хочешь.