Они принесли крылья в Арктику

Временами идем в тумане, стекла леденеют.

Когда же наконец Иваново? Близость Иванова ощущается, так сказать, физически. Ура! Вот и город под нами. Пойдем домой. Перестроились на приводную станцию нашего аэродрома. Погода все лучше. Вот и наш прожектор. Не можем разобрать, где аэродром. Даем ракеты. Загорается старт. Идем на посадку. Загораются посадочные прожекторы.

 — Высоко выравниваете, товарищ командир, — голос Макаренко.

 — Ни черта! В самый раз, — бодро отвечаю, и через секунду мы бежим по своему аэродрому. Прожекторы тушатся, и мы долго не можем сообразить, где наша стоянка.

10 часов 10 минут полета позади. Бомбы в цели.

100 граммов разведенного спирта («наркомовская норма»!). Иду спать».

Дневник пилота охватывает почта все наиболее ответственные этапы великой битвы, разгоревшейся зимой 1941-1942 года.

В записях Алексеева не раз упоминаются и оборонительные упорные бои на самых подступах к Москве, и переход наших войск в наступление. Всю зиму при любой погоде поднимались в небо тяжелые воздушные корабли дальнебомбардировочной авиации, чтобы идти на запад и там громить коммуникации гитлеровцев.

Вот что отмечал в своих фронтовых тетрадях Анатолий Дмитриевич:

«6 февраля.

Этой ночью я закончил серию полетов на занятый противником Смоленск. Дело в том, что прорыв нашими войсками фронта на Великолукском направлении создал угрозу Смоленску, к востоку от которого могут оказаться в мешке 15 немецких дивизий. В силу этого Смоленский ж.-д. узел стал в глазах нашего командования весьма важен; через него идут вражеские подкрепления на восток и отвозятся обратно техника, потрепанные части…

Первую бомбежку сделал с высоты 4000, вторую с 3000 при отвратительной погоде, по путям и шоссе без захода, ибо видимости почти не было, третью с 6200 по прибору и наконец четвертую с 6500. От полета к полету росло сопротивление вражеской зенитной артиллерии. Могу теперь согласиться с мнением англичан, что она у немцев весьма сильная и точная.

Во время последних двух полетов погода стояла ясная, видимость была отличной. Кроме самолетов нашей части эту же цель бомбили и другие. Не долетая 10-20 километров, я видел, как рвались их бомбы и к небу поднимался вертикально сноп трассирующих мелкозенитных снарядов. Представьте себе цилиндр, высота которого примерно в 4 раза больше его диаметра и вся внутренность которого наполнена пунктирами трассирующих снарядов! Это, пожалуй, будет наиболее точное описание. Характерна для немецких зенитчиков концентрация огня — одновременно палят все пушки и одновременно замолкают. Невозможно пройти сквозь огонь такой плотности. От него спасает только высота. Так я и поступал. И убедился во время заходов, что немецкие снаряды рвались точно подо мной. Бомбометание по Смоленскому узлу привело к большим пожарам на вражеских путях и складах противника».

Столь же лаконичны, немногословны дневниковые записи Алексеева, датированные 17 и 18 февраля. И тут летчик фиксирует свое внимание на главном, что характеризует поведение противника:

«Немцы несколько изменили тактику защиты. Относительно слаб мелкозенитный огонь. Крупнокалиберный огонь редок. Зато очень много мощных прожекторов. Они стоят по вертикали и никого не ищут. Вы неизбежно входите в их зону, и дальше они вас провожают. Появились истребители. Видел один одномоторный, прошедший выше нас метров на 50 слева навстречу. Это первый бесспорный факт появления ночных истребителей».

Читая, перечитывая сегодня, спустя много лет, фронтовые дневники Анатолия Дмитриевича Алексеева, я как бы заново переживал суровую военную зиму 1941/42 года, видел мысленно морозное ночное небо, испещренное сполохами прожекторов, затемненную, заметно обезлюдевшую Москву, движение войск, танков, автомашин по дорогам, ведущим на запад, к фронту.

Все эти приметы со свойственной ему наблюдательностью отмечал Алексеев в записях, предназначенных в первую очередь для себя, — в записях лаконичных, предельно деловых и благодаря этому весьма выразительных. Нигде ни слова жалобы, ни намека на трудности солдатского быта. И всюду как бы между строк проглядывала усмешка человека бывалого, испытанного Судьбой, не раз повидавшего смерть в глаза.

И что самое примечательное: как ни поглощен военный летчик насущными нуждами фронтовых будней (тут и заправка горючим, и прием боезапаса, и навигационное, и радиооборудование и т. д. и т. п.), остается у него возможность мыслить перспективно, заботиться о завтрашнем дне не своей конкретно авиачасти. Нет, Алексеев мыслит масштабами всей бомбардировочной авиации!