Они принесли крылья в Арктику

 — Коли и успеем, Виталий, так на взлете можем обледенеть.

 — Я думаю, волноваться пока не стоит, — спокойно произнес Острекин, — подождем, посмотрим, что будет. К тому же и наблюдения надо довести до конца…

 — Да, да, конечно, — поддержал Сомов, — гидрологическая станция еще не закончена.

К командирам подошли вторые пилоты, Мальков и Пескарев, посылавшиеся Котовым на осмотр окрестных льдов. Они сообщили, что на соседнем паковом поле трещин нет.

 — Добро, — кивнул Котов, обращаясь к Остреки-ну и Масленникову. — Я думаю так: перерулим туда машины и будем ждать.

Пилоты полезли в кабины, начали рулить. Трещины в ровном льду появлялись то тут, то там, как это бывает на стекле после ударов. Под самолетные лыжи мы подкладывали листы фанеры. Быстролетные стальные птицы ползли как черепахи. То, что вчера еще служило нам взлетно-посадочной полосой, быстро превращалось в ледяное месиво.

Весь наш лагерь пришел в движение. Люди везли нарты с ящиками, баллонами газа, тащили на спинах свернутые спальные мешки, переносили разборные каркасные палатки, добрым словом поминая их конструктора, Сергея Шапошникова: достаточно было вынуть изнутри плитки и другие тяжелые вещи, и полотняный купол поднимался силами двух человек. Высоко приподнимая палатки, люди шагали по узким дощатым мосткам, наведенным через трещины.

Гидрологи волокли на саночках сложенную треногу, лебедку с мотором, этажерку с пробирками, склянками. От напряжения последних дней Сомов выглядел совершенно изможденным. На почерневшем лице его белела заиндевевшая щетина.

Новое место для лагеря было избрано удачно, если только можно говорить об удаче в подобных обстоятельствах. Паковое поле, неровное, все в надувах и застругах, выглядело пока что единым монолитным массивом. Пока… А что может быть дальше?

Самолеты поставили метрах в ста один от другого, палатки расположили рядом с машинами. Острекин и Сенько установили свои теодолиты и самописцы неподалеку от торосов. Гордиенко долбил ломом углубление для будущей лунки.

Весь лагерь был теперь на новом месте. На старом остался лишь Государственный флат, по-прежнему возвышавшийся над крутым ледяным холмом. Было решено: что бы ни случилось с нами, флаг СССР останется на Северном полюсе!

Шагая от самолета к палатке, Масленников обратился ко мне:

 — Разреши узнать, кто отменил дежурство?

Я хлопнул себя по лбу, вспомнил: согласно расписанию, утвержденному еще на Второй базе, сегодня, 25 апреля, обязанности повара лежат на мне.

 — Виноват, товарищ командир…

 — То-то, что виноват, — усмехнулся Виталий Иванович, — имей в виду: беда бедой, а дело делом…

В нашей, «масленниковской», палатке уже горел газ. Пескарев и Соколов, развернув спальный мешок, укладывали в него Сомова.

 — Пустите, ребята, мне на вахту надо… — слабо протестовал Михаил Михайлович, вращая воспаленными, больными глазами. Я дотронулся рукой до его I пылающего лба:

 — Лежи, лежи, найдется кому помочь Павлу…

Вода в ведре, натопленная из снега еще на старой стоянке, к счастью, не успела промерзнуть до дна. Я водрузил ведро на плитку, достал сгущенное молоко, сварил какао, нарезал сало, разложил галеты и шоколад. Наши начали завтракать.

Вошел Котов, присев на корточки, вполголоса обратился к Масленникову.

 — Давай думать, Виталий.

 — Думай не думай, Илья, — положение пиковое.

 — Ждать нужно. — Котов взъерошил волнистые серебрящиеся на висках волосы. — Ждать, пока толчея эта закончится…

 — Может, еще сойдутся трещины? — с надеждой сказал Масленников.

 — Погода больно нехороша… Кто на метеовахте сейчас?

 — Шерпаков.

Наблюдение за погодой несли по очереди наши штурманы. Вчера ветерок был слабый, то поднимался, то стихал. Сегодня с утра — полное безветрие. Но вот по стенкам палатки начала пробегать первая дрожь.

Котов глянул на часы:

 — Одиннадцать утра, а полундра началась около двух ночи… Как говорится, в приятных занятиях время проходит незаметно.

Он усмехнулся, допил какао, закурил:

 — Одиннадцать утра, воскресенье… Хорошо, ребята, сейчас в Москве…

Слова эти, произнесенные чуточку нараспев, в обычной котовской манере, перенесли меня в такой далекий, сейчас нереальный мир московского быта. Я представил себе подсохшие тротуары, ребятишек, играющих в классы. На улицах, наверное, уже стучат молотки, визжат пилы. На стены домов поднимаются тросами первомайские плакаты. Яркие пятна кумача расцветили площади. И воздух, конечно, теплый, весенний. И Москва-река, вздувшаяся, помутневшая после паводка, начинает, наверное, уже опадать в каменных своих берегах.

Стены палатки рвануло ветром раз, другой. Входная навесная дверь приподнялась. Миша Шерпаков просунул голову внутрь, крикнул:

 — Оторвало, уносит…

Один за другим мы выскочили наружу. От тяжелых облаков остались редкие клочья. В синем небе высоко светило холодное солнце. Я глянул в сторону недавней взлетной полосы и не поверил своим глазам. Там, где несколько минут назад было ледяное крошево и местами еще держались полоски ровного льда, теперь бурлила река. Да, именно бурлила река! Были явственно видны струи течения.