Читаем Они штурмовали Зимний полностью

— Какое еще заявление?! — багровея, заорал милицейский и пошел навстречу, с явным намерением выставить Кокорева за дверь.

— Задержите этого типа, — потребовал Василий. — Он провокатор.

— Чего? — как бы не расслышав, переспросил начальник отделения. И вдруг, неожиданной подножкой и ударом в грудь, сбил Василия с ног.

— На помощь! — крикнул Кокорев товарищам, стараясь вырваться из сильных рук. Но на него набросились Аверкин и второй милиционер. Втроем они заткнули юноше рот, обезоружили его и связали.

Товарищи, видимо, не слышали крика Кокорева, потому что из общей комнаты никто не отозвался.

Начальник отделения, вызвав трех милиционеров, начал договариваться, как обезвредить путиловцев.

Вскоре из общей комнаты послышались крики и шум борьбы.

***

Кронштадтские моряки, пройдя с музыкой по Невскому, повернули на Литейный проспект.

Когда голова кронштадтской колонны стала приближаться к Кирочной улице, последние ряды ее внезапно были обстреляны из пулемета. Кто стрелял, установить было трудно, так как матросы подняли ответную стрельбу.

— Ложись! — кричали солдаты морской пехоты.

— Стой! — требовали начальники колонны. — Без паники!

Демонстрация смешалась. Одни попадали, другие кинулись врассыпную к подъездам, под арки ворот, в подвальные магазины. На панелях началась давка. А матросы, оставшиеся на мостовой, продолжали беспорядочную стрельбу по невидимому врагу.

На проспект откуда-то выкатил броневик. Он стал водить стволом пулемета по этажам домов, как бы отыскивая цель.

Стрельба стихла. Вокруг слышались стоны раненых. Матросы подняли с мостовой окровавленного, с выбитыми глазами солдата и понесли на руках, чтобы все видели жертву обстрела.

— Лови подлецов... бей их!

Некоторые моряки кинулись к домам, разыскивать провокаторов, стрелявших из окон, остальные — лавиной, без всякого строя, двинулись дальше.

Впереди цепью шагали обозленные матросы с винтовками наперевес и зычными голосами предупреждали любопытных обывателей.

— Закрой окна!.. Стреляем без предупрежденния!

Грозным и бурным потоком кронштадтцы подошли к Таврическому саду. Здесь они подравняли ряды и выстроились в длинную колонну.

На Шпалерной улице и за решеткой сада толпились тысячи возбужденных рабочих и солдат. Послышались голоса:

— Матросы идут... пропусти матросов! Огромная толпа, густо запрудившая улицу перед дворцом, стала сжиматься, освобождая проход.

Грянул оркестр. Моряки, четко печатая шаг, подошли к железным воротам массивной решетки и остановились.

Таврический дворец охранялся юнкерами и казаками. Бронированные автомобили настороженно стояли по углам и угрожающе водили стволами пулеметов.

Руководители демонстрации, выбранные для переговоров, ушли во дворец, а матросы, закрутив махорочные цигарки, остались ждать.

Минут через сорок делегаты кронштадтцев вернулись возмущенными:

— Соглашатели назвали нас мятежниками и потребовали, чтобы мы ушли отсюда, — сообщили они. — Оказывается, по их сведениям, это мы подняли стрельбу в городе. Уже подписан приказ о вызове войск с фронта... Они хотят усмирить нас.

— Гнать их! Довольно церемониться с предателями! Долой соглашателей! — закричали матросы.

Но выступать против заседавшего во дворце Всероссийского исполнительного комитета и войск, вызванных им, было безумием. Ведь матросы пришли требовать всей власти Советам. И вдруг Советы против них!

Центральному Комитету большевиков пришлось принять срочные меры: объявить демонстрацию законченной и просить солдат и матросов не противиться приказу, а мирно разойтись по кораблям и казармам.

Моряки вняли просьбам, но в Кронштадт не вернулись, а решили остаться на ночевку в Петрограде. Большинство отправилось на Васильевский остров в Морской корпус и Дерябинские казармы, а остальные — на Петроградскую сторону, в Петропавловскую крепость и в здание Центрального Комитета большевиков.

Иустин Тарутин попал на Петроградскую сторону. Во дворце Кшесинской к нему подошел сигнальщик с «Океана» Андрей Проняков и не без иронии спросил:

— А ты какими судьбами тут?

— Тобой полюбоваться на сухую вахту пришел, — хмурясь, ответил тот. — От своих отбился.

— Прямо не верится: анархист и вдруг... охраняет Центральный Комитет большевиков. Чудеса!

— Ладно, будет, без тебя тошно!

Видя, что Иустин сильно расстроен событиями прошедшего дня, Андрей Проняков больше не задевал его.

Они вместе побывали в патруле, а сменившись, прошли в помещение, бросили на пол по пачке газет и улеглись спать.

Утром их разбудил тревожный разговор в соседней комнате. Говорил человек, который только что на лодке переправился через Неву.

— Все мосты разведены. На Дворцовой площади скапливаются георгиевские кавалеры… город наводнен войсками. Газеты призывают беспощадно подавить большевистский мятеж. А наша «Правда» не вышла…

И он рассказал, как ночью в редакцию большевистской газеты на Мойке ворвались юнкера, арестовали сотрудников и разгромили помещение.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее