Они сошлись, как лёд и пламень... (СИ)

Его лицо перекосилось от боли, и вот тут уже плохо стало мне. Я не могу ничем помочь Катону, кроме как оставаться рядом и пытаться сбить температуру. Не знаю кому сейчас больнее: Катону от физической боли или мне, приходящейся смотреть как он мучается. Я, поняв, чего хочет Уильямс, беру его за руку, а второй начинаю поглаживать голову, как любит Катон. От этого он прикрывает глаза.

– Попробуй поспать, полегче должно стать, – прошу я, хотя понимаю, что ночка будет длинной.

– Останься со мной, хорошо? – Катон смотрит мне глаза в глаза, и я киваю. Ну куда я его сейчас оставлю? – Прости меня… Прости за всё…

Что? Неужели я не ослышалась? Может быть он просто сказал так тихо, что мне показалось? Но факт оставался фактом: Катон впервые извинился передо мной.

***

Ночью глаз я так и не сомкнула, мои надежды, что температура спадёт, накрылись медным тазом. Стало только хуже. Катон, конечно, попытался поспать, но дальше беспокойной дрёмы дело не пошло. Более того, под утро приступы кашля участились и появилось неприятное последствие этого…

– Плохо дело, – прошептал Катон, вытирая с губы собственную кровь.

– Не говори глупостей, сейчас уже у мамы будем. Минут пять – семь и дойдём, – я вела Катона в дом в Шлаке, пытаясь успокоить парня.

Хотя сама понимала, что в кашле с кровью нормального ничего нет. Похоже теперь повреждены и лёгкие. А может у меня просто паранойя? Сейчас мама посмотрит, и скажет, что это просто ушиб. Глупо на это надеяться, но может всё-таки…

– Мам! Прим! Помощь ваша нужна! – с порога кричу я, придерживая Катона за плечи. На мои крики в коридор сразу же выбегают обе, – Он рёбра травмировал.

Мама без лишних вопросов кивает и ведёт Катона на кухню, попутно командуя Прим что-то принести. Я всегда с восхищением наблюдала, как женщина, которая без моей помощи не могла паука прибить на глазах становилась бесстрашным воином. Можно сказать, что именно в такие моменты, она и знает для чего живёт.

Из-за противного кота, что перекрыл мне путь, я чуть замешкалась, а когда вошла на кухню, то увидела, что Прим перебирает скляночки и пузырьки что-то ища, а мама уже, успев стащить с Катона кофту и футболку, осматривала почерневшую гематому на левом ряду рёбер.

– Кашель с кровью есть? – спокойно спрашивает мама и, получив утвердительный кивок от Уильямса командует уже мне, – Китнисс, мой руки, будешь помогать, и вскипяти воду.

– Что-то серьёзное? – спрашиваю я, подходя к кухонному столу, на котором мама уже уложила Уильямса.

– Левый ряд – сломаны рёбра четыре-шесть. Седьмое, похоже, треснуло. Из-за того, что грудная клетка долго оставалась незафиксированной, образовался гемоторакс. Надо убирать кровь, – мама носилась по кухне туда-сюда, готовя инструменты, – Прим, коли пока морфлинг.

– Нет, стой… Не надо… – остановил мою сестру Катон, – После Игр меня из-за этой штуки чуть наркоманом не сделали… Обойдусь без него.

Я несколько раз видела, как к маме приносили шахтёров из-под завалов, с раздробленными грудинами. И всем она давала это лекарство. Особенно, если нужно было оперировать.

– Утёнок, коли! Ты видишь: он не в себе! – сестра нерешительно остановилась, поглядывая то на меня, то на маму, ожидая, дальнейших указаний.

– Попробуем без морфлинга, – вынесла вердикт мама, а я чуть не захлебнулась от возмущения, – Прим, доставай приборы, сейчас начинать будем.

– Эй, успокойся, – Катон накрыл мою руку своей холодной ладонью, – Мне не впервые терпеть боль.

Нехотя соглашаюсь, понимая, что ничего не смогу изменить. Я никогда не могла смотреть, как мама делает операции, поэтому уже собиралась уйти из дома, но ко мне обратилась Прим:

– Останься здесь, будешь его отвлекать и, если понадобится, держать.

Скрепя сердце, прохожу обратно на кухню и становлюсь над головой Катона, чтобы не мешать ни маме, ни сестре. Голубые глаза осознанно смотрят на меня, а я, под смиренным взглядом, кладу обе ладони на горячие щёки и начинаю чуть поглаживать.

Я старалась смотреть только на лицо, понимая, что не хочу видеть зону операции. Но как только смотрящие на меня льдинки закрылись, светлые брови сдвинулись к переносице, а губы сомкнулись в тонкую полоску, мне стало дурно.

– Нет! Нет! Я не могу… – сказала я, отступив на шаг назад, – Прости, Катон, я не могу…

Я стремглав вылетела в коридор и, наспех обувшись и накинув на себя куртку, выскочила из дома. И побежала подальше от дома, туда, где меня никто не достанет. Я побежала в лес. Перед глазами так и стояло лицо Уильямса, перекорёженное от боли.

Сначала у меня была мысль пойти к озеру и домику, но эта идея быстро провалилась из-за мокрого снега. Туда и так путь не близкий, так ещё и сугробы начали таять. Кроме меня и папы про это место никто не знал. Как только Катон поправится, обязательно отведу его туда.

Потом мне пришла идея поохотиться. И пускай, я выскочила из дома только накинув одежду, но лук и стрелы я всегда прятала в лесу. Минут через десять неспешной ходьбы я уже дошла до старого дерева и достала колчан и лук из прогнившей колоды. Всё было на своём месте, как мы с Катоном и оставили полмесяца назад.