Они сражались за Родину: евреи Советского Союза в Великой Отечественной войне

Осколок разорвавшегося снаряда тяжело ранил командарма. На другой день Рокоссовского эвакуировали санитарным самолетом в Москву, во фронтовой сортировочный эвакогоспиталь, где я был главным хирургом. <…> 10 марта в 2 часа ночи, когда я оперировал Рокоссовского, дежурный штаба госпиталя передал, что мне звонили и просили быть у телефона ровно через час. Звонил А. Поскребышев, голос которого мне был знаком. Он и ранее осведомлялся о генералах, лечившихся в госпитале. На сей раз его интересовал Рокоссовский. Как обычно, он повторял каждое слово моего ответа. Я предполагаю, что их записывал секретарь. Когда я сказал, что температура у Рокоссовского 38,7, громкий голос с явно грузинским акцентом спросил: «Почему температура?» Голос «хозяина страны» нельзя было не узнать. Я объяснил. Заканчивая разговор, Поскребышев предупредил меня, что завтра в это же время (было 3 часа ночи) он будет звонить.

Ранним утром тех же суток мне сообщили, что приехали какие-то «начальники» и требуют меня. Закончив очередную операцию, я зашел в помещение, где меня ждали трое военных. Один из них в овчинном тулупе сидел за столом, двое других стояли справа и слева от него. Стоявшего слева я знал. Это был оперуполномоченный СМЕРШа в госпитале, грубый, невоспитанный и злобный интриган. Все его боялись и ненавидели. У него были ярко-рыжие волосы, и с легкой руки сестер он носил кличку Рыжий кот. Я представился и поздоровался. Человек в тулупе не ответил, не подал руки. Пронзительно посмотрев на меня, он резко спросил: «Каково состояние Рокоссовского?» Я коротко ответил. Затем в том же тоне последовало: «Сознаете ли вы ответственность за Рокоссовского? За его жизнь? Сделали вы все необходимое?» Как потом я потом узнал, это был начальник СМЕРШа Западного фронта. Фамилия его была, кажется, Цанава. Он, вероятно, был уверен, что военврач 1 ранга со «странной» фамилией Каплан не может не быть вне подозрений.

Через двое суток я случайно обнаружил, что из истории болезни генерала исчез вкладной лист, заполненный мною. В нем содержалось описание состояние Рокоссовского через полтора часа после его поступления в госпиталь (ухудшение), запись решения о повторной операции и подробное ее описание. О пропаже я доложил начальнику госпиталя военврачу 1 ранга Н. Рудакову. Николая Петровича любили и уважали. Это был энергичный, безукоризненно порядочный человек. Выслушав меня, он сказал: «Да, вы правы, это дело Рыжего кота». Он, очевидно, решил, что в случае печального исхода с Рокоссовским сумеют, фальсифицируя этот документ, построить обвинение против меня. <…> Между тем тревожные дни миновали. Уже 25 марта генерал Рокоссовский впервые встал с постели и начал передвигаться по палате. <…> 28 мая Рокоссовский выписался из госпиталя и уехал на фронт [Каплан 1998: 56–57].