Они стояли насмерть

Мараговский добежал до кормы катера, схватил дымовую шашку и вместе с ней скрылся в кормовом кубрике. Через несколько секунд из разбитых иллюминаторов и многочисленных пробоин повалил густой желтый дым, а еще немного погодя из пелены дыма появился Мараговский. Он шел пошатываясь, широко открывая рот, у входа в рубку рванул китель так, что пуговицы посыпались на палубу, и прижался лбом к стене. Когда ему стало легче, он выпрямился, наклонился к переговорной трубе и крикнул:

— В машине! Помните клятву!

— Не подведем! — глухо прозвучал голос Хлебникова.

— Стоп!

Катер прошел по инерции еще несколько метров и беспомощно закачался на волнах.

— Тимофеев! Падай! Кому говорю? Падай!

Тимофеев недоумевающе посмотрел на командира катера, на его запачканное кровью и копотью лицо — и упал рядом с Миньченко.

— Теперь твоя очередь, Романов! Падай!

Вокруг катера кипит вода, из кормового люка валит дым, машина не работает, а командир усмехается и предлагает падать. Более, чем странно. Романов дипломатично отвечает:

— Ничего. Я и на ногах постою.

Мараговский толкнул Романова руками в грудь, и тот вылетел из рубки, сделал несколько шагов по палубе, пытаясь сохранить равновесие, запнулся за оторванную доску настила и растянулся на палубе. Он хотел подняться, но командир так посмотрел на него, что тот сразу прижался щекой к обгорелой доске.

Тимофеев тоже наблюдал за Марагевским. Ему тоже были непонятны его действия, и он решил, что в крайнем случае возьмет командование катером на себя. А командир катера вышел из рубки, сделал шаг, другой и упал. Голова его свесилась в машинный люк.

Теперь на катере ни один человек не стоял на ногах. Все лежали вповалку или разметавшись среди клубов дыма. Казалось, что катер как боевая единица перестал существовать и течение медленно, но верно подносило его к берегу, занятому немцами.

Немцы прекрасно видели это, и постепенно огонь их начал стихать. Первыми замолчали пушки, а потом угомонились и автоматы. Наступила непривычная тишина.

И тогда все отчетливо услышали голос Мараговского;

— Слушайте все! Без хитрости не проскочишь, а мы дали слово, что будем в Сталинграде!.. Пока идем так!.. Поняли?

Чуть заметно пошевелились матросы: они готовились вскочить на ноги при первом сигнале. Эти минуты в ожидании команды многим показались бесконечными, и у многих вырвался вздох облегчения, когда Мараговский крикнул:

— Полный вперед! Долой шашку из кубрика! Поставить дым! Лево руля! Не стрелять!

Катер мгновенно ожил. Зашипела, захлебнувшись, выброшенная из кубрика дымовая шашка, забурлила около винтов вода, и встала за кормой густая пелена дыма.

Немцы не сразу поняли случившееся и открыли огонь с небольшим опозданием. Тральщик уже скрылся за дымом, мины и снаряды падали далеко от него, и команда катера, дорожа каждой секундой, не стреляя, приближалась к намеченной цели.

Когда вдали показались первые освещенные пожаром дома Сталинграда, Мараговский облегченно вздохнул и сказал, обрывая кусок обгорелого рукава:

— Проскочили… Дай, Романов, закурить…

— Ведь вы не курите?

— Все равно дай!

Глава пятнадцатая ЗА ВОЛГОЙ ДЛЯ НАС ЗЕМЛИ НЕТ!

Много дней прошло с той памятной для Пестикова ночи. Давно пришлось покинуть гостеприимную балку, прихватив с собой дозорного, давно кончились запасы продовольствия, а отряд все ходил и ходил вдоль по Дону, то по воле пробираясь мимо постов охранения, то уходя от берега в степь.

Многое было пережито за это время, многое могли бы рассказать матросы, да некому. Только коршуны, разные полевые зверьки видели отряд и на отдыхе и в походе, а фашистам, несмотря на их желание, не довелось.

Кажется, где можно спрятаться в степи? На много десятков километров раскинулась она, ровная, гладкая. Все заметно на ней. Вон, далеко на горизонте показалась пара волов. Медленно, покачивая рогатыми головами и помахивая хвостами, идут они по просторному шляху, и пыль чуть заметными столбиками поднимается из-под их широких копыт. Скрипят давно не мазанные колеса, а волы все идут, идут…

Их видел фашистский летчик ещё рано утром, впервые вылетая на поиск матросского отряда, видит он их и сейчас в предвечерних сумерках. Все видит летчик, а вот отряд будто сквозь землю провалился или перешел на другой участок.

Однако еще сегодня ночью взлетела в воздух переправа и долго с воды неслись крики о помощи. Не могли матросы уйди далеко, и летчик высматривает их с воздуха, а на земле — узкомордые овчарки с высунутыми языками рвут поводки из рук, мечутся из стороны в сторону и, виновато поджав хвосты, садятся у ног проводников.

И так продолжается несколько дней.

Ни на следующий день, ни после никто не напоминал Пестикову о его трусости. Никто не говорил с ним о той ночи, но стоило ему подсесть к любой группе матросов, как разговор неизменно переключался на фашистов, на отдельные случаи из работы в их тылу. Пестиков прислушивался, многому сначала не верил, а потом, незаметно даже для себя, стал запоминать отдельные детали. «Может, и пригодится», — думал он.