Они стояли насмерть

На раскрытых ладонях Никишина лежал большеголовый маленький зверек с мягкой, пушистой шерстью. Глаз у него не было видно, а ноги, словно весла шлюпки, торчали в стороны.

«Крот!» — догадался Норкин.

— А вы подержите его, подержите! — говорил Никишин, передавая крота.

До этого Михаил никогда не видел кротов и взял его с некоторой опаской. Хоть зверек-то и маленький, а кто знает, какие у него намерения и зубы?.

— Вы сожмите руки! Вот так сожмите! — и несколько человек показали, как именно нужно это сделать Норкин улыбнулся, послушно сложил ладони, и едва пальцы коснулись шелковистой шерсти—голова крота нашла щель между ними и расширила ее.

— Ишь, шурует!

— Возьми его за рупь-двадцать! — торжествовали матросы.

«Откуда у него такая сила?» — подумал Норкин и снова сжал ладони.

И снова крот просунул свою голову между пальцев лейтенанта! Конечно, не потому, что он был сильнее Михаила. Просто тот сам уступал, боясь сделать кроту больно.

— Как ты его поймал? — спросил Норкин, передавая крота Никишину.

— Он только комаров ловит!

— Любченко крота поймал! — зашумели матросы.

— Любченко? — переспросил Норкин. Он даже не заметил Любченко, который стоял сзади всех, приподнявшись на носках.

— Он! Только Никишин у него крота сразу конфисковал!

— Кто? Я конфисковал?! — искренне возмутился Никишин. — Спросите у Любченко! Колька! Ведь ты сам мне его дал?

— Як его тебе не дашь, если ты ухватился ему за голову и тянешь изо всех сил! — засмеялся Любченко.

Никишин сдвинул было брови, попытался нахмуриться, притвориться обиженным, но тоже не выдержал и засмеялся. Давно Норкин не видел матросов такими. Словно не было долгих упорных боев, словно не видели матросы смерти и еще недавно не их пальцы сжимали приклад автомата, замирали мертвой хваткой на горле фашиста.

— Как ты его поймал? — спросил Норкин.

— Та це проще всего! Хотите, другого споймаю? Их тут много. — И, не дожидаясь согласия, Любченко пошел К центру поляны.

Он внимательно Усмотрел кучи земли, рыжеватыми шапками торчавшие на поляне, потом поднес крота к одной из ямок, ткнул в нее мордочкой и сказал, легонько подтолкнув его пальцем:

— Тикай, пока Саша не одумался!

Крот не заставил себя упрашивать и скоро исчез под землей, а Любченко отошел к двум другим кучкам, осторожно топнул каблуком несколько раз, и когда земля подалась, быстро соединил их неглубоким рвом.

— Крот мужик хозяйственный, — объяснил Любченко. — Беда не любит, когда дом поломан… Теперь установим телефон и будем ждать вызова. — Сказав это, он воткнул в концах рва по одной веточке и присел на корточки.

Через несколько минут одна веточка закачалась, дрогнула и упала.

— Идет! Бачите, товарищ лейтенант?

Норкин посмотрел по направлению его пальца. Там, где раньше стояла веточка, земля приподнялась, ровик выровнялся.

— Роет…

Как только ровик выровнялся до половины, Любченко всунул в него руки, разгреб землю и на его ладони зашевелился новый пленник. К его шубке пристали комочки земли. Любченко осторожно сдул их. А крот бесцеремонно упирался головой в толстые пальцы Любченко и они разжимались, не белела на них кожа, как в тот день, когда они держали фашиста за ворот френча.

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант? Норкин выпрямился. Сзади матросов стоял главстаршина Ксенофонтов, который сегодня дежурил по роте.

— Да.

— Там пополнение прибыло.

Каждый знает, сколько чувств порождает это слово. Здесь все очень важно, интересно. И то, что после боев всегда нужен новый человек, и то, что пополнение — это люди, которые прибыли из тыла, они недавно были дома и, быть может, среди них есть земляк. Земляк… Много земляков на фронте. Если верить, то почти половина любой роты земляки. Фронт, воспоминания о доме и привычном мирном труде значительно расширили значение этого слова. Зачастую бывало и так, что один из земляков только на несколько дней задерживался в том городе, где жил и работал другой. И, однако, это не мешало их хорошей фронтовой дружбе, никто не удивлялся ей, не пробовал доказать, что «землячество» относительное: фактически сейчас все были земляки, все поднялись на защиту одной родной земли.

Норкин одернул китель, поправил фуражку, сделал шаг, но Ксенофонтов остановил его:

— Вы погодите малость. Мы думаем так, что надо дать им понять, в какую часть они прибыли, Минут пяток пусть матросы поговорят с ними.

Норкин кивнул. Именно так представлял себе будущее роты Лебедев.

— Ты только представь, Миша, — сказал как-то Андрей Андреевич, лежа с Норкиным в блиндаже, — у нашей роты есть своя история, свои боевые традиции! Приходит к нам молодой матрос, а мы ему выкладываем: дескать, так и так, дорогой! Были у нас такие-то люди, сделали они то-то. Если хочешь служить у нас — старайся походить на них… Все это будет, Миша, обязательно будет!

Да, у роты уже была своя история. Разве не стоило рассказать пополнению о Кулакове, Лебедеве, Ясеневе, Федосееве? Почему им не брать пример с Крамарева и Никишина? Пусть матросы расскажут о них новичкам.