Они узнали друг друга

С того несчастного вечера, когда Евгения Михайловна так сурово отчитала его и внезапно закончила угрозой, она стала ему еще дороже и милей. Как ни горько прозвучали ее упреки, Ардалион Петрович и в них нашел утешение. Ему начинало казаться, что жизнь его стала бы намного легче, если бы чаще звучало ее осуждение, пусть строгий, но справедливый суд. Как после исповеди, в тот вечер и на следующий день душа его как бы просветлела. В надежде, что упреки и сочувствие жены примирят его с ней, он все чаще раскрывал ей свои заветные чувства, признавался в том, о чем до сих пор не посмел бы обмолвиться.

— Хороша пора молодости, — вдруг мечтательно скажет он, — живешь так, как бог тебя надоумил. Никому ты не нужен, и тебе нет дела до других. И любишь и дружишь с кем душеньке твоей угодно. Никто не подскажет: вон тому поклонись, а на этого плюнь или смажь его по физиономии.

Одержимый жаждой сочувствия и сострадания, он щедро изливал ей свою печаль. Евгения Михайловна с видимым безразличием слушала его. Прежде чем ответить, она призадумается и долго будет разглядывать свой свежий маникюр, как бы любуясь своим отражением на блестящей поверхности ногтей.

— Хотела бы я видеть, — со скучающим видом заметит она, — кто заставит меня любить или ненавидеть по заказу. Разве это зависит от других? Или я чего-то не поняла?

— Именно от других, — горестно жалуется он. — Всякий раз, когда мне хочется поддержать молодое дарование, выясняется, что это обидит одного из ученых. Нельзя не считаться с ним, все мы, как выразился весьма почтенный академик, образуем бастион, передовой форт науки… Вот и согрешишь перед собственной совестью: вместо «да» скажешь «нет», посоветуешь молодому человеку не жалеть трудов и поработать еще, время на его стороне.

Евгения Михайловна терпеливо выжидает новых признаний. Она понимает, что от нее ждут сочувствия, и, вздохнув, она скажет:

— Кажется, у Гёте вычитали мы: «Людей соединяют настроения и разделяют мнения».

Литературное отступление более чем кстати. С некоторых пор Ардалион Петрович стал собирать высказывания знаменитых людей и замечательные события из истории медицины. Вначале эти материалы нужны были для решения кроссвордов — без помощи Лозовского решать становилось все трудней. Затем вычитанные примеры и изречения стали ему служить в качестве остроумных исторических экскурсов на званых обедах, когда обычные доказательства нуждаются в философском обосновании, пригождались они также в кругу ученых и студентов при чтении лекций. Еще одна причина влекла Ардалиона Петровича к истории. Прежний друг его Лозовский написал обширный труд по истории медицины, его доклады вызывали большой интерес, и в спорах с ним Пузырев неизменно терпел поражение. Нельзя было с этим мириться, и приходилось готовиться к каждой встрече с ним… Цитата из Гёте была не случайно упомянута Евгенией Михайловной, она должна была напомнить Ардалиону Петровичу, что в этих его усилиях немало трудов и жены…

— Особенно тягостно, — жаловался он ей, — когда приходится отстаивать дрянного человечка и совать черный шар своему же дружку.

— А если поступить наоборот? — спрашивала Евгения Михайловна. Она, конечно, согласна, что все это издержки личного счастья и благополучия, а все-таки нельзя ли?..

Конечно, нельзя, больше того — невозможно. До чего иные люди наивны!

— Раз, другой не уступишь, — объясняет он ей, — тебе на ногу наступят, вначале чуть-чуть, затем все больней и, чего доброго, такое зададут, что не рад будешь. Задумал я как-то сунуть белый шар хорошему человеку — авось, думаю, проскочит; оказывается, не я один так рассудил, в итоге — одни белые шары… «Как же это, раб божий, тебя угораздило?» — спросили меня. Тряхнули, будь спокойна, не забыли…

Побуждаемый желанием услышать ее упрек и сочувствие, Ардалион Петрович приписывал себе грехи, которых не совершал. Евгения Михайловна либо долго молчала, либо пускалась в долгие и наивные догадки. Мир, конечно, несовершенен, соглашалась она, и ему, Ардалиону Петровичу, в нем нелегко, а нельзя ли с друзьями покончить, разойтись раз и навсегда? Простите, мол, товарищи, не могу, пусть каждый живет как может…

— Ничего ты в нашей жизни не поняла, — со снисходительным смешком отвечал он, — кто же во время драки из игры выходит? У войны свои законы: или ты слопаешь врага, или он проглотит тебя. Либо я на высоком месте и все подо мной, или в низах обретаюсь, не зная дня и часа, когда на меня обрушится беда. Уж так устроено: либо ты тасуешь чужие карты, либо тасуют твои…

Уроки не прошли для Евгении Михайловны без пользы. Чем ближе она узнавала Ардалиона Петровича, тем явственней обозначался рубеж, который их разделяет. В короткий срок перед ней открылось больше, чем за многие годы их жизни.

Однажды она спросила его:

— Говорят, ты добился, чтобы лабораторию кафедры слили с институтской.

Он подтвердил и тут же добавил, что «мероприятие запоздало», давно бы пора.

— И еще говорят, — продолжала Евгения Михайловна, — что слияние ты придумал, чтобы избавиться от заведующего, с которым ты не в ладах.