Маму подобные вопросы не волновали. Она звала мужа Суперменом, подразумевая, что Супермен никогда не устает, и обращалась с ним соответственно.
Глава 20
Закат Татьяны
Выйдя на пенсию, мама стала читать больше прежнего – в неделю она прочитывала три-четыре французские или русские книги. Она через день ходила в парикмахерскую на укладку. По меньшей мере час в день она говорила по телефону с Лидией Грегори, с которой их связывали воспоминания о Маяковском. Кроме того, она начала пить. Я приезжала в Нью-Йорк почти каждую неделю и вскоре заметила, что она превратилась в одну из тех профессиональных пьяниц, которые используют массу хитростей, чтобы скрыть свое пристрастие. Многие уловки она переняла у Марлен, которая начала серьезно пить с начала 1960-х, когда ее карьера пошла на убыль и пришлось зарабатывать на жизнь в одном из кабаре Лас-Вегаса. Когда я приезжала к родителям и заставала Марлен, то неизменно видела их с мамой в библиотеке – они пили виски и оживленно болтали. А когда я приходила в первой половине дня, около полудня, то находила расставленные по дому стаканы со смесью дюбонне[181]
и водки (возможно, мама полагала, что после водки от нее будет меньше пахнуть). Она бродила по дому нечесаная, в халате, разрумянившаяся, с лейкой в руках, и притворялась, что строит планы на день. Если я видела, как она отпивает из одного из этих стаканов, она восклицала: “Я только чуть-чуть! Так у меня меньше болят суставы”. Почти каждый день она обедала в “Ла-Гренуй”, где, подозреваю, также пила вино и дюбонне, и почти каждый день играла в канасту.В те дни, когда Марлен не было, мама восседала в гостиной, попивая виски или бордо, и принимала бывших клиенток – те были в ужасе от ее отставки и продолжали обращаться к ней за советами. Кроме того, с середины 1960-х в Америку стали приезжать русские художники и писатели, для которых Татьяна Яковлева дю Плесси Либерман была своего рода культурной иконой: среди них были Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Мстислав Ростропович. Особенно она подружилась с Михаилом Барышниковым и Иосифом Бродским. Поэт много раз приходил послушать, как Татьяна читает стихи, как с мудрым видом рассуждает о русской литературе, и сам не раз читал стихи на ее приемах. Эти вечера не всегда проходили гладко: выпив лишнего, мама иногда перебивала Евтушенко или Бродского, когда они читали что-нибудь из русской классики, и утверждала, что они ошиблись. После этого она сама дочитывала стихотворение, и только самые стойкие осмеливались после этого продолжить.
Но хотя она с готовностью обсуждала стихи Маяковского, о своих с ним отношениях Татьяна говорить отказывалась и не давала никаких интервью. В 1970-е годы одному из советских телеканалов удалось обманом заставить ее немного поговорить о поэте – они притворились, что хотят снять фильм об Алексе, который обожал рекламу и был недоволен маминой известностью. Тем сильнее он был возмущен, когда выяснилось, что телевизионщики приехали к Татьяне, а та, чтобы “показать этим кретинам,
Русские хлынули и в Новую Англию. В 1968 году Либерманы купили соседний с нашим дом в Уоррене. С тех пор как я вышла замуж за Клива, они как минимум раз в две недели приезжали к нам на выходные, обычно с парочкой друзей. Они всегда мечтали обзавестись собственным загородным домом, но у них никогда не было на него денег – а наш дом полностью отвечал их вкусам. Они изо всех сил старались быть полезными, привозили нам дивные лакомства работы Мейбл, чтобы я не слишком много стояла у плиты, и всегда вызывались посидеть с внуками. Но мне нелегко давались их визиты. Первые несколько лет на пенсии мамина энергия оставалась прежней, и она пыталась полностью управлять моим домом и даже иногда убираться. В одно январское воскресенье я вернулась из церкви с детьми и увидела, что она намела в гостиную снега с подъездной дорожки и теперь пытается вымести его.
– Что случилось? – воскликнула я. Она отставила метлу, подбоченилась и взглянула на меня свысока.
– Ты что, не знаешь, как чистить ковры?! Мы в России только так и делали!