Онмёдзи (ЛП)

— Была мелодия когда-то, которую покойный господин министр Сикибу изволили однажды сыграть мне, и объяснили, что об этой мелодии не известно даже названия. Думаю, она была вот такой, — Сэмимару отвязал со спины бива и взял ее в руки. Он заиграл, подстраиваясь под льющийся с Расёмон звук. Звон двух инструментов начал переплетаться. Вначале игра на бива Сэмимару была немного неуверенной, но, то ли звук бива Сэмимару был услышан, только с крыши Расёмон стала повторяться одна и та же мелодия. И с каждым повторением из пальцев Сэмимару уходила неуверенность, и наконец звук его бива стал практически таким же, как тот, что прилетал с крыши Расёмон.

Изумительный звук.

Гармоничные звуки двух инструментов, тая друг в друге, разносились в ночи. От них тело покрывалось гусиной кожей. Сэмимару, увлеченно прикрыв слепые глаза, извлекал из бива звуки, словно преследовал что-то поднимающееся внутри него волной. На его лице светилось счастье.

— Я — счастливец, Сэймей! — прошептал Хиромаса со слезами на глазах, — разве думал я, что человеческие уши могут услышать такую музыку!

Бива играли, и их звон поднимался в темное небо. Послышался голос. Низкий, словно звериный. Сначала он тихонько вплетался в звуки бива, и постепенно нарастал. Голос слышится с ворот Расёмон. Некто на Расёмон рыдает, играя на бива. Незаметно обе бива смолкли, и остался только этот рыдающий с завываниями голос. А Сэмимару обратил свои слепые глаза к небу, словно провожал улетающие в пространство отзвуки музыки.

К рыданиям начал примешиваться голос. Слова были на чужеземном языке.

— Слова то не китайские… — сказал Сэймей и, послушав некоторое время, шепнул: — Язык страны Небесного бамбука.

Небесный бамбук — иначе говоря, Индия.

— Ты понимаешь, что ли? — спросил Хиромаса.

— Немного… — Сэймей ответил и добавил еще:

— У меня среди бонз знакомых много, ну и…

— А что он говорит? — после вопроса Хиромасы Сэймей недолго прислушивался к голосу:

— Говорит: «Горе!», а еще говорит: «Радость!». Вот, а еще, похоже, зовет по имени какую-то женщину.

Язык страны Небесного бамбука — иначе говоря, древнеиндийский язык санскрит, брахманский язык. Буддийские сутры изначально были записаны этим языком, а появившиеся в Китае буддийские свитки были в большинстве своем записаны иероглифами, подобранными по звучанию.

В эпоху Хэйан было несколько человек, говорящих на языке брахманов, были в хэйанской Японии и настоящие индусы.

— Женское имя?

— Говорит: «Сyриа».

— «Сyриа»?

— Сyриа, а может, Сурия, — Сэймей с выражением печали на лице взглянул вверх на Расёмон. Светом освещено лишь немного, а наверху плотно угнездилась тьма. Ко второму этажу этих темных ворот тихим голосом обратился Сэймей. На чужеземном языке.

Мгновенно прекратились рыдания.

— Что ты сказал?

— «Ты хорошо играл на бива», — сказал Сэймей, и уже над головами разносится низкий голос:

— Кто ты, играющий музыку моей страны и говорящий на языке моей страны? — легкий акцент есть, но японский чистый, правильный.

— Мы живем в этой столице, — сказал Хиромаса.

— А ваши имена? — спросил голос.

— Минамото-но Хиромаса, — сказал Хиромаса.

— Минамото-но Хиромаса. Тот, кто приходил сюда два вечера подряд? — сказал голос.

— Да, — ответил Хиромаса.

— Сэмимару я, — сказал Сэмимару.

— Сэмимару. Это ты сейчас играл на бива? — спросил голос, и Сэмимару вместо ответа заставил зазвенеть струны.

— Я — Масанари, — сказал Сэймей, и Хиромаса с изумлением на него посмотрел. «Зачем ты говоришь неправильное имя?» — было написано на его лице. Сэймей смотрел вверх на Расёмон, его лицо ничего не выражало.

— А еще один… — заговорил и прервался голос. — А! Это не человек, не так ли? — буркнул.

— Извольте видеть, — сказал Сэймей.

— Дух? — пробормотал голос, и Сэймей кивнул. Похоже, сверху было хорошо видно все, что внизу.

— А у Вас имя-то есть? — спросил Сэймей.

— Кандата, — коротко ответил голос.

— Чужеземное имя?

— Да. Я родился в земле, которую вы зовете Страной Небесного бамбука.

— Уже давно не принадлежишь этому миру?

— Да, — ответил Кандата.

— Положение?

— Я — странствующий музыкант. Вообще то, я родился сыном наложницы раджи одной маленькой страны, но ее разрушила война с соседним государством, и я оставил родину. С детства более военного искусства меня интересовала музыка, и в возрасте десяти лет я уже вполне владел музыкальными инструментами. Лучше же всего у меня получалось играть на пятиструнных круглых гуслях — гэккин… — в голосе появились ностальгические нотки. — Путешествуя как перекати-поле с одними только гуслями, я добрался до Империи Тан и там провел долгие годы — дольше, чем где бы то ни было. А в эту страну я прибыл более ста пятидесяти лет назад. Я приплыл на корабле проповедника Кукая.

— Ну надо же!

— Умер я сто двадцать восемь лет назад. В местечке неподалеку от храма Хокадзи в Столице Хэйан я делал бива и другие инструменты, но однажды ночью в дом проник вор. Этот разбойник перерезал мне горло, и я умер. Вот так все и было, с вашего позволения.

— И почему же ты стал таким, как сейчас?