ОНО

И вдруг понял: он увидел человека, а не просто учительницу. Вот что случилось. И лицо у нее было совсем другое, новое, — лицо усталого поэта. Он ясно представил себе, как она идет домой с мужем, садится рядом с ним в машину со сложенными руками, шумит мотор, а он рассказывает ей о своем дне. Представил себе, как она готовит ему обед. Странная мысль пронзила его мозг и праздный вопрос вертелся на языке: «У вас есть дети, миссис Дуглас?»

— В это время года я часто думаю, что людям не предназначено жить так далеко на север от экватора, — сказала она. — По крайней мере, не на этой широте.

Затем она улыбнулась, и необычное выражение исчезло из ее глаз, или с ее лица — он увидел ее такой, как всегда. «Ты никогда больше не увидишь ее такой необычной, никогда», — подумал он в смятении.

— До самой весны я буду чувствовать себя старой, а затем снова молодой. И так каждый год. Ведь у тебя все будет в порядке, Бен?

— Все будет отлично.

— Да, я тоже так думаю. Ты хороший мальчик, Бен.

Он снова посмотрел на кончики своих носков, краснея и любя ее больше, чем когда-либо.

В вестибюле мистер Фазио сказал:

— Будь осторожен, берегись этого кусачего мороза, парень, не поднимая головы от красных опилок.

— Ладно.

Бен надел теплые штаны. Он был мучительно несчастлив, когда мать настаивала, чтобы он носил их и нынешней зимой в особенно холодные дни, потому что считал, что это одежда для малышей, но сегодня был рад, что штаны на нем. Он медленно пошел к двери, застегивая куртку, натягивая перчатки. Вышел и постоял на верхней ступеньке крыльца, дожидаясь, пока дверь за ним захлопнется.

Школа была затянута израненной кожей неба — неба в синяках и кровоподтеках. Непрерывно дул ветер. Ветер врезался в теплую плоть лица — щеки онемели.

«Берегись этого кусачего мороза, парень».

Бен быстро натянул шарф — теперь он напоминал карикатуру Реда Райдера, маленькую, — пухлую, неуклюжую. Темнеющее небо было фантастически красиво, но Бен не стал останавливаться, чтобы полюбоваться им, — было слишком холодно. Он продолжал идти.

Сначала ветер дул ему в спину, подталкивал его, и все обстояло не так уж ужасно. Однако на Канал-стрит мальчику пришлось повернуть направо и идти почти против ветра. Теперь, казалось, тот держал его за спину… как будто у него было дело к Бену. Шарф не слишком-то помогал. Глаза сильно заморгали, влага в носу замерзла до глянца. Ноги онемели. Руками в перчатках Бен стал колотить себя под мышками, чтобы согреться. Ветер протяжно завывал, иногда почти человеческим голосом.

Бен чувствовал и испуг, и бодрость. Испуг, потому что он вспомнил рассказы, которые прочел, например Джека Лондона, где люди фактически замерзли до смерти. Замерзнуть в такую ночь было вполне вероятно — температура упала до пятнадцати градусов ниже нуля.

Бодрость была трудно объяснима. Это было какое-то уединенное, меланхолическое чувство. Он ощущал себя на свободе; он летел на крыльях ветра, и никто из людей за ярко освещенными квадратами окон не видел его. Он был внутри, внутри, где свет и тепло. Они не знали, что он прошел. Это был секрет.

Порывистый ветер колол иголками, но он был свежий и чистый. Белый пар аккуратными маленькими струйками выходил из носа.

Когда солнце зашло — остаток дня желтовато-оранжевой полосой на западном горизонте — и первые звезды холодными алмазными кристаллами замерцали на небе, он подошел к Каналу. Теперь он был от дома в трех кварталах и мечтал, чтобы лицо и ноги оказались в тепле, приводящем в движение кровь, заставляя ее пульсировать.

Все-таки он остановился.

Канал замерз в своем бетонном русле. Он был неподвижен и все-таки жил в этом суровом зимнем свете; в нем была своя собственная, уникальная, трудная красота.

Бен повернул на юго-запад. В сторону Барренса. Теперь ветер опять дул ему в спину. Он колыхал его штаны, раздувал их. Канал проходил прямо между бетонными стенками на протяжении полумили; затем бетон кончался, и река сама по себе продолжала свой путь в Барренс, который в это время года являл собой скелетообразный мир заледенелой ежевики и торчащих обнаженных ветвей.

Там внизу, на льду, стояла какая-то фигура.

Бен пристально посмотрел на нее и подумал: «Там, внизу, кажется, стоит какой-то человек, но может ли он быть одет в то, во что одет? Это невозможно, не так ли?»

На человеке было нечто, похожее на серебристо-белый костюм клоуна. На полярном ветру костюм раздувался и морщился. На ногах у него были огромные оранжевые ботинки. Они соответствовали пуговицам-помпонам, которые шли по переду костюма. Одной рукой он держал клубок веревок, которые переходили в связку воздушных шаров, и когда Бен увидел, что шары плывут в его направлении, он почувствовал, как нереальность все сильнее окутывает его. Он закрыл глаза, потер их, открыл. Шары все еще плыли к нему.

В голове он слышал голос мистера Фазио: «Берегись этого кусачего мороза, парень».