Оно

Двумя неделями раньше мальчик, которого Бен знал только в лицо (он учился в другом пятом классе начальной школы Дерри), заглянул в одну из канализационных решеток на Нейболт-стрит, и ему показалось, что он видит плавающие там волосы. Этот мальчик, звали его Фрэнки или Фредди Росс (а может, Рот), искал всякие ценности с помощью изобретенного им аппарата, который он назвал «ВОЛШЕБНАЯ ЛИПУЧКА». Когда он говорил о своем изобретении, создавалось ощущение, что мысленным взором таким он его и видел, написанным большими буквами (может, и неоновыми). «ВОЛШЕБНАЯ ЛИПУЧКА» представляла собой березовую ветку с большим комком жевательной резинки на конце. В свободное время Фредди (или Фрэнки) бродил по Дерри, заглядывая в водостоки и канализационные решетки. Иногда он видел деньги… по большей части центы, но случалось, десятицентовики и даже четвертаки (по какой-то причине, известной только ему, он называл их «причальными монстрами»). Заметив монету, Фрэнки-или-Фредди и «ВОЛШЕБНАЯ ЛИПУЧКА» брались за дело. Конец палки с комком жвачки всовывался в щель, и в самом скором времени монета оказывалась в кармане мальчика. Бен слышал разговоры о Фрэнки-или-Фредди и его липучке задолго до того, как мальчишка получил всеобщую известность, найдя тело Вероники Грогэн. «Он же жуткий грязнуля, — однажды, на игровой площадке, поведал ему Ричи Тозиер, худой, как щепка мальчишка. Он учился в том же пятом классе, что и Фредди-или-Фрэнки, и носил очки. Бен полагал, что без очков Тозиер видит никак не лучше мистера Мейгу:[82] увеличенные глаза Ричи плавали за толстыми линзами очков с выражением вечного изумления. Еще он мог „похвастаться“ огромными передними зубами, за которые получил прозвище Бобер. — Весь день сует палку со жвачкой на конце во все дыры, а по вечерам отлепляет жвачку от палки и жует ее».

— Господи, это же ужасно! — воскликнул Бен.

— Ты пгаф, кголик, — ответил Тозиер и удалился.

Фрэнки-или-Фредди шуровал своей «ВОЛШЕБНОЙ ЛИПУЧКОЙ», которую просунул в щель канализационной решетки, по дну водостока, в полной уверенности, что нашел парик. Он рассчитывал вытащить его, высушить, а потом, возможно, подарить матери на день рождения или распорядиться им по-другому. После нескольких минут бесплодных усилий уже решил сдаться, когда из мутной воды на дне водостока вдруг выплыло лицо, лицо с прилипшими к белым щекам опавшими листьями и грязью в глазах.

Фредди-или-Фрэнки с криком побежал домой.

Вероника Грогэн училась в четвертом классе Церковной школы на Нейболт-стрит. Руководили школой люди, которых мать Бена называла «святошами». Девочку похоронили в ее десятый день рождения.

После этой трагедии как-то вечером Арлен Хэнском позвала сына в гостиную и села рядом с ним на диване. Взяла за руки, пристально всмотрелась в глаза. Бен не отводил взгляда, но чувствовал себя не в своей тарелке.

— Бен, ты дурак? — спросила она его.

— Нет, мама, — ответил Бен, ему еще больше стало не по себе. Он понятия не имел, что все это значит. И не мог вспомнить случая, чтобы его мама была такой серьезной.

— Нет, — эхом отозвалась она. — И я так думаю.

Она долго молчала, уже не глядя на Бена, а задумчиво уставясь в окно. Бен даже задался вопросом, уж не забыла ли она про него. Молодая женщина, всего тридцати двух лет, она воспитывала мальчика одна, и это давало о себе знать. Сорок часов в неделю она работала в прядильном цеху ткацкой фабрики в Ньюпорте, и после рабочих дней, когда в воздухе было особенно много прядильной пыли, иногда кашляла так долго и тяжело, что Бена охватывал страх. В такие вечера он долго лежал без сна, уставившись в темноту за окном спальни, и думал, что с ним будет, если она умрет. Он станет сиротой, и тогда или штат возьмет его на попечение (Бен думал, что в этом случае его отправят жить на какую-нибудь ферму, где будут заставлять работать от зари до зари), или его определят в сиротский приют Бангора. Он пытался убедить себя, что глупо об этом волноваться, быть такого не может, однако уговоры не помогали. Он волновался не только о себе; он волновался и о маме. Признавал, что мама его — женщина волевая, и обычно она настаивала на том, что считала правильным, но она была и хорошей мамой. Бен очень ее любил.

— Ты знаешь об этих убийствах. — Наконец она вновь посмотрела на него.

Бен кивнул.

— Поначалу люди думали, что это… — она запнулась на слове, которое никогда не произносила в присутствии сына, но обстоятельства сложились необычные, и она пересилила себя, — …сексуальные преступления. Может, так оно и есть, а может, и нет. Может, больше их не будет, а может, будут. Никто ни в чем не уверен, за исключением одного: какой-то безумец охотится здесь на маленьких детей. Ты меня понимаешь, Бен?

Он кивнул.

— И ты знаешь, что я имею в виду, когда говорю, что, возможно, это были сексуальные преступления?

Он не знал, во всяком случае точно, но опять кивнул. Но подумал, что умрет от смущения, если мать решила, что должна поговорить с ним о пестиках и тычинках, помимо того, с чего начался этот разговор.