Оно того стоит

— Полотенце! — кричит ей Дэвис. — Принесите полотенце! — он хватает меня за руку, когда я снова прикасаюсь к заднице. — Не надо, боль только усилится. — Он тащит меня туда, где мы можем коснуться дна океана ногами, подальше от обслуживающего персонала и гонщиков на зиплайнах, и сдергивает с меня белье. — Снимай их.

 Не видя другого выхода, я повинуюсь. Хуже уже быть не может. Он стоит позади меня и потирает руками мои бедра и попу, омывая их морской водой. Ладно, может стать еще хуже. Я просто хочу окунуться под воду и остаться там.

— Медузы оставляют после себя жалящие клетки. Мы должны смыть их остатки с тебя. Прости, милая. Я знаю, что это больно.

Каша выходит с полотенцем, и Дэвис погружает его в воду, обернув вокруг моей талии. — Я могу идти! — настаиваю, когда он подхватывает меня на руки. Вероятно, это было бы более убедительно, если бы слезы не начали стекать по моему лицу.

— Я держу тебя. Он поворачивается к Каше. — Ей нужно немного уксуса и пищевой соды. Можешь посмотреть, есть ли в аптечке что-то?

— Конечно!

— И крем с гидрокортизоном! — говорит он вдогонку, когда Каша бежит за всем необходимым.

Дэвис несет меня в сторону дома. У меня нет сил спорить. Боль ужасная и непрекращающаяся. Меня поражает, как мне повезло, что оно не продвинулось дальше в моем костюме. Медузы жалят влагалище? На данный момент я не могу представить себе ничего, что может быть хуже.

Конечно, это было до того, как Дэвис положил меня на кровать лицом вниз и начал потирать краем своих водительских прав по моим голым ягодицам.

— Что ты делаешь? — вырываюсь я из его рук.

— Медуза хорошенько приложилась к твоему заду. Этот способ помогает удалить жалящие клетки. Когда Каша придет, мы промоем его уксусом с содой. Это деактивирует оставшиеся клетки жала, которые мы не можем вытащить. Твоя задница будет гореть и чесаться день или два.

Да, это совсем не унизительно.

Дэвис набрасывает простыню мне на задницу, когда в дверь стучат. Я рада, что это всего лишь Каша. Мне не по нраву, что меня увидят в таком виде. Я уже точно стану посмешищем на свадьбе — девушкой, которую ужалила за задницу чертова медуза.

Каша сидит рядом со мной на кровати, а Дэвис снимает простыню и поливает мой зад уксусом.

— Тебе больно? — спрашивает она.

— Становится лучше. — Я смотрю на нее и закатываю глаза при виде того, как она пытается подавить смех. — Продолжай, детка. Не держи в себе. Все равно буду посмешищем на свадьбе. То, что ты упала лицом в грязь ничто по сравнению с этим.

Хихикая, она качает головой.

— Да ладно, Хенли, ты же знаешь, что я выкину что-нибудь до того, как закончится эта неделя. — Дэвис заканчивает покрывать мою задницу и бедра уксусом и пищевой содой и направляется в ванную.

— Мой типа-бывший — который все еще слишком чертовски хорош собой — просто поцарапал мою задницу и покрыл ее какой-то густой смазкой. Думаю, я выиграю этот раунд самых неловких свадебных моментов.

— Оставайся на месте и дай мази немного впитаться, — говорит Дэвис, возвращаясь с тюбиком крема. Он бросает тюбик на кровать и начинает промывать мою жалящую руку уксусом, затем покрывает ее кремом с гидрокортизоном. И тут я замечаю, что его руки красные и опухшие.

— Твои руки, — указываю я.

— Я о них позабочусь. — Он покрывает их пастой. Я была так подавлена, что даже не подумала о том, что он сделал, когда снял с меня костюм и начал тереть мое тело. Он делал это голыми руками, зная, что они могут пострадать.

— Можешь принести мне чистую одежду? Мои черные шорты для бега на чемодане, — спрашиваю я Кашу. Это моя самая свободная одежда. Что-то мне подсказывает, что трусики не нужны.

— Конечно. — Она переводит взгляд с меня на Дэвиса и улыбается перед уходом.

Дэвис осторожно кладет простыню на мое тело и усаживается в кресло рядом с кроватью.

— Спасибо, — бормочу я.

— Не стоит благодарности.

Я кладу голову на подушку и смотрю на него.

— Я серьезно. Твои руки все обожжены, потому что ты помог мне.

— Оно того стоило. У тебя все еще классная задница. Теперь она немного больше, но... — он пожимает плечами, ухмыляясь.

— А ты все равно свинья. Если расскажешь об этом кому-нибудь из своих приятелей на мальчишнике, я расскажу всем о том, как наша собака укусила тебя за яйца, и ты плакал, пока мама не забрала тебя.

— Мне тогда было восемь!

— Про это я упоминать не буду.

Смеясь, он убирает прядь волос с моих глаз.

— Я скучал по тебе.

— Не могу сказать того же обо мне, — ворчу я.

— Знаю. Мне было двадцать лет, Хен. Я не должен был оставлять тебя, но мне пришлось уйти. Знал, что ты была слишком молода. Твои родители и брат убили бы меня.

Больше не хочу об этом говорить. Я знаю, почему он ушел. Нет хорошего способа сказать: «Я понял, что у меня может быть лучше, чем тощая ботанка», поэтому он придумывает оправдания. Не имею права злиться только потому, что он не любил меня, верно? Хотя, бежать на следующий день после того, как я лишилась девственности, было хреновой идеей.