ОНО

Стэнли хотел, чтобы у них были дети. И она хотела. В этом супруги были совершенно единодушны, как и в любви к фильмам Вуди Аллена, как и в том, что регулярно ходили в синагогу, имели схожие политические симпатии и презирали марихуану и еще сходились в большом и малом в десятках и даже сотнях случаев. В Трейноре у них была особая комната, которую они разделили поровну. Слева у Стэна был письменный стол для работы. Справа у Пэтти стояла швейная машинка и карточный столик, на котором она решала головоломки — складывала картинки-загадки. В прошлом они так горячо спорили насчет этой комнаты, что последнее время редко заводили о ней разговор — она просто была в наличии, как их большие носы с горбинкой и обручальные кольца, у каждого на левой руке. Когда-нибудь эта комната будет принадлежать Энди или Дженни. Но когда будет этот ребенок? Швейная машинка, корзины со всяким тряпьем, карточный столик, письменный стол — все стояло на своих местах и с каждым месяцем словно бы укрепляло свои позиции в соответствующих концах комнаты, все это словно подчеркивало, что с полным правом явилось на свет. Так думала Пэтти, хотя эта мысль никогда не вырисовывалась у нее так отчетливо: подобно слову «порнография», это было понятие, маячившее за пределами ее понимания. Но Пэтти отлично помнила, как однажды, когда у нее была менструация, она открыла в ванной шкафчик под раковиной, чтобы достать гигиеническую салфетку; Пэтти помнила, как она смотрела на коробочку с аккуратно уложенными тампонами. И они словно говорили ей: «Привет, Пэтти! Мы твои дети. Единственные дети, которые у тебя будут. И мы хотим есть. Напои нас. Напои нас кровью».

В 1976 году, три года спустя после того, как она бросила принимать противозачаточные таблетки, они отправились на консультацию в Атланту, к врачу по фамилии Харкавей.

— Мы хотим знать, все ли у нас в порядке, — пояснил врачу Стэнли. — А если нет, можно ли вылечиться.

Супруги сдали анализы. Из них явствовало, что сперма у Стэнли вполне дееспособна, а яйцеклетки у Пэтти вполне плодородны, с сосудами тоже все было в порядке. Харкавей, без обручального кольца, с приятным открытым румяным лицом институтского аспиранта, только что вернувшегося из Колорадо, где он катался на лыжах в зимние каникулы, пояснил супругам, что, возможно, это всего лишь нервы. Он пояснил, что такие проблемы возникают довольно часто: чем сильнее желание, тем хуже у вас получается. Вам надо расслабиться, посоветовал он. И по возможности, стараться не думать о зачатии ребенка во время половых сношений.

По дороге домой Стэнли пребывал в сердитом настроении. Пэтти спросила, отчего он сердится.

— Я никогда не думаю, — пробурчал он.

— О чем ты не думаешь? — не поняла Пэтти.

— Не думаю о зачатии во время этого…

Пэтти прыснула со смеху, хотя к тому времени ей было немного тоскливо и страшно. Ночью, когда они лежали в постели, Пэтти думала, что муж давно спит, но тут Стэнли ее напугал: заговорил в темноте сам с собой. Голос его звучал невразумительно, Стэнли душили слезы. «Это все я, — произнес он. — Это я виноват».

Пэтти повернулась к нему лицом, нащупала в темноте, обняла.

— Не говори глупости, — сказала она. Но сердце у нее колотилось.

Стэнли не просто ее испугал: казалось, он заглянул в ее душу и прочел потаенное убеждение, о котором она до этого ничего не знала. Сама не понимая почему, Пэтти почувствовала, догадалась, что он прав. Что-то и впрямь неладно, но дело не в ней. Что-то неладное с ним.

— Не будь размазней, — яростно прошептала она, прижавшись к его плечу.

Он был в поту, и Пэтти внезапно поняла, что он боится. Страх исходил от него холодными волнами; лежать нагой рядом с ним было все равно что перед открытым холодильником.

— Я не размазня и не говорю глупостей, — произнес он тем же невыразительным и одновременно задыхающимся от волнения голосом. — И ты это знаешь. Все дело во мне. Но я не могу это объяснить.

— Что ты такое мелешь! — В ее голосе послышались жесткие, бранные нотки. Так обычно говорила мать, когда чего-то боялась.

И только она отругала его, по ее телу пробежала дрожь и она выгнулась, как кнут. Стэнли почувствовал это и еще крепче обнял ее.

— Иногда, — начал он, — иногда мне кажется, я знаю, почему это происходит. Иногда приснится какой-то сон, я просыпаюсь и думаю: «Теперь я знаю, в чем дело». Дело не в том, что ты никак не забеременеешь — нет, все, решительно все никуда не годится. Вся жизнь коту под хвост.

— Стэнли, при чем здесь твоя жизнь? У тебя все в порядке.

— Я не говорю, что с душой у меня не в порядке. Так все прекрасно. Я говорю о внешних воздействиях. Казалось бы, должно кончиться, а оно не кончается. Я просыпаюсь после этих снов и думаю: «Вся моя приятная жизнь была не чем иным, как глазом какой-то бури». Какой именно, я не могу понять. Мне становится страшно, но потом это стирается… Как обычно пропадают сны.