Еще будучи молодым неженатым мужчиной, Эдди трижды уходил от матери и всякий раз возвращался домой. Мать умерла в своей квартире, в холле, полностью забаррикадировав своим грузным телом входную дверь, соседи, услыхав тяжелый стук, вызвали «скорую», и подоспевшей бригаде пришлось ломать дверь между кухней и лестничной клеткой. Четыре года спустя после смерти матери Эдди вернулся домой в четвертый и последний раз. По крайней мере, он сам так считал, что больше он уходить из дома не будет. «И снова дома, тра-ля-ля-ля, а дома Мира, большая свинья». Конечно, она была большая свинья, зато такая милая, добрая, и Эдди любил ее; у него не было никакой возможности проявить свою хитрость и независимость. Мира приворожила его, загипнотизировав своим всепонимающим взглядом мудрой змеи.
Эдди беспомощно вздрогнул всем телом: как будто вышел на улицу без калош и продрог до костей, простудился.
— Эдди,
Мира снова заплакала. Слезы были ее последним средством защиты, как когда-то у его матери: этаким оружием паралитического свойства, воздействующим на доброту и нежность, поражающим любую броню. Впрочем, Эдди редко облачался в броню перед кем бы то ни было; похоже, броня была не для его плеч.
Для матери слезы были не просто средством защиты, они служили оружием. Мира же редко использовала слезы столь циничным образом. Однако как бы то ни было, цинично или не цинично, сейчас она пытается использовать их именно так… и похоже, вот-вот преуспеет в своих целях. Эдди это заметил.
Но теперь он не мог допустить, чтобы жена опять взяла над ним верх. Проще простого предаваться печальным мыслям, как одиноко будет сидеть в поезде, идущем в Бостон во мраке ночи, когда чемодан покоится на верхней полке, а сумка с лекарствами от всех недугов лежит на полу между ног, меж тем как в груди нарастает с каждой минутою страх и ты начинаешь дрожать от этого страха. Проще простого позволить Мире увести себя в спальню и принимать от нее знаки любви: таблетки аспирина и спиртовые растирания. Позволить ей уложить себя в постель, где они могли бы заняться любовью, а могли бы обойтись и без этого.
Но он обещал. Дал слово.
— Подумай, Мира, — сказал Эдди, намеренно придав своему голосу сухость и жесткость.
Она устремила на него взгляд: в ее влажных беззащитных глазах был ужас.
«Надо попытаться ей объяснить, — подумал он, — объяснить по мере возможности. Мол, звонил Майк Хэнлон, сказал, что все началось опять. Высказать догадку-предположение, что приедет не он один, а и все остальные».
Однако то, что сорвалось с языка, оказалось куда более прозаичным:
— Утром первым делом сходи на почту. Поговори с Филом. Скажи ему, что мне пришлось срочно уехать и что ты повезешь Пасино…
— Эдди, но я никак не могу, — зарыдала Мира. — Он знаменитость, звезда. Если я собьюсь с пути, заблужусь, он накричит на меня. Я уверена, что накричит. Они все кричат на шоферов, когда те сбиваются с пути… Я заплачу… Может случиться авария… Наверняка случится. Эдди… Эдди… Тебе надо остаться дома!
Мира вздрогнула от его голоса, она обиделась, между тем Эдди схватил аспиратор, но не решался воспользоваться им по назначению. Мира усмотрела бы в этом слабость с его стороны и могла использовать это против него.
— Так противно, когда ты кричишь на меня, Эдди, — прошептала Мира.
— Мне самому противно, когда приходится это делать, — сказал он, и при этих словах Мира вздрогнула всем телом.