Оноре де Бальзак

Кроме того, графиня с возмущением узнала, что госпожа де Брюньоль все еще рядом с ним. Но Бальзак никак не мог решиться на этот столь необходимый, требующий деликатности разрыв. Принести в жертву госпожу де Брюньоль – жестокость, которой не может быть оправдания, вызвать недовольство Евы – выше его сил. К счастью, сама госпожа де Брюньоль стала подумывать о замужестве. Ее выбор пал на довольно известного скульптора Карла Эльшота. Теперь она требовала приданого. Увы! Когда невеста навела справки, оказалось, что жених погряз в долгах и к тому же неравнодушен к совсем молоденьким девушкам. Этот проект реализовать не удалось, госпожа де Брюньоль вновь вернулась к мысли о продаже марок. Бальзак хотя и устал от происходящего, но сочувствовал ей, а потому решил обратиться за помощью к барону Ротшильду. Тот уклонился, сославшись на то, что любые дела для него губительны. Положение было весьма затруднительным. Что предпринять, дабы избавиться от «старой карги». И в ожидании, пока та добровольно либо силой покинет его дом, Бальзак радуется, что она заботится о хозяйстве, выполняет мелкие поручения. В общем, раз Евы нет в Париже, госпожа де Брюньоль сохраняет все свои прерогативы служанки, а то и любовницы. Тем более что «небесное семейство» с госпожой матерью во главе явно предпочитает ее польке, которой Оноре так неосторожно увлекся. Близкие считают, что он хорош, только когда пишет. Оставив перо, тут же «сходит с рельсов».

Второго декабря Бальзак присутствует на церемонии пострижения в монахини ордена визитандинок Анриетты Борель. «Плутовки-монахини полагают, что мир существует только ради них, а потому послушница, у которой я спросил, сколько продлится церемония, ответила, что час… Это продолжалось почти четыре», – сетует он в письме Ганской, сожалея о страницах, что, не пойди туда, мог написать. Но надо было представлять свою «дорогую жену» и Анну на «похоронах Анриетты»: «Лиретта и другие новопостриженные выслушали проповедь-наставление, стоя на коленях. Она ни разу не подняла глаза. Белое, чистое лицо, восторженное возбуждение святой. Я никогда раньше не присутствовал при пострижении, смотрел по сторонам, наблюдал, изучал с вниманием абсолютно набожного человека… Был сильно взволнован, когда три новообращенные пали ниц, их покрыли саваном и прочитали над живыми существами поминальные молитвы, и когда потом они появились невестами в венках из белых роз, дав обет стать невестами Христовыми… Я видел Лиретту после обряда, она была весела, как зяблик. Вот вы и невеста, сказал я ей, смеясь».

Несколько дней спустя Оноре посещает Консьержери – это необходимо ему для третьей части «Блеска и нищеты куртизанок». Внимательно осматривает камеры, присутствует на заседании суда присяжных, с увлечением следит за процессом, перипетии которого рассчитывает использовать в своей «Кузине Бетте». В погоне за необычными ощущениями двадцать второго декабря вместе с другими писателями и художниками участвует в коллективном сеансе курения гашиша. Среди приглашенных – Готье и Бодлер, который вспоминал, что Бальзак от гашиша отказался. Сам Оноре утверждал, что попробовал, но это не возымело никакого эффекта. «Я устоял перед гашишем, – поделится он с Ганской, – и не испытал всех положенных „радостей“. Мой мозг настолько силен, что нужна была большая доза. Тем не менее я слышал небесные голоса и видел божественные картины… Встав этим утром, все еще сплю и не способен ничего делать». Первого января 1846 года он наносит матери новогодний визит. Перед ним воплощенное осуждение. Никакая нежность невозможна больше между ними, всему виной его долг. Он возвращается домой с ощущением, что его изгнали, словно парию. Свою горечь поверяет единственной способной понять его женщине, Еве: «У меня никогда не было матери, сегодня она провозгласила себя врагом. Я никогда не говорил тебе о своей ране, слишком мучительной для меня, надо видеть это, чтобы поверить… Но ты должна знать, почему я не хочу никаких родственных сношений между тобой и моими близкими».

В январе 1846 года работа не шла – радости и тревоги были в другом. «Крестьяне» топтались на месте, «Последнее воплощение Вотрена» никак не хотело обрести форму. Бальзак впал в какое-то оцепенение, из которого надеялся выйти после женитьбы. Но Ева все еще не могла решиться. Неужели опасалась его, человека, преданного ей душой и телом? Теперь вдруг заговорила о том, что слишком стара для него. Кокетство или искренняя неуверенность? Он пылко уверял, что истинные страсти не обращают внимания на годы. Для него возлюбленная всегда будет юной и желанной.