Онтология лжи

Природа неизменно попадается в ловушку, заглатывая приманку или крутя лопасти ветряной мельницы, ибо расширенное воспроизводство лжи, подаваемое на вход естественных процессов, точно так же парализует, обессмысливает их деятельность, как подмена яйца обессмысливает гнездовую активность чайки; в образующемся пустом дезактивированном пространстве властвует человек — он заполняет его ноосферой.

Тогда в широко понимаемом феномене сознания можно провести чрезвычайно важную границу, вероятно наименее условную из всех. Это не «граница между умом и глупостью» и не какая-нибудь количественная шкала, позволяющая отделить гения от дурака или «уже человеческое» сознание от архаического, «вот-вот человеческого». Опираясь на размышления Лейбница и Канта о возможных мирах интеллигибельности, один из которых «устроен так» (главный лейтмотив Кантовой «Критики чистого разума»), можно высказать следующее соображение: критерием устойчивой разумности является не потенциал возможного мира всех решаемых задач, сколь угодно высокой технической сложности, а автономность в условиях неразумия, самодостаточность и неподатливость, иммунитет к любому инородному (трансцендентному) регулятору. Разум не управляет ничем, никаким началом, если оно предварительно не представлено в инстанции сознания — в стихии разумности. Ложь в этом смысле — уступка разуму перед жесткими требованиями допуска к инстанции актуальной воли, имитация «разумного».

Если теперь обратиться к иным «возможным мирам», то прежде всего бросится в глаза иная топика их пространства. Другими словами, несовпадение с координатами того единственного места, перекрестка бытия, которое занято субъектом, и есть топос сознания, окруженный силовым полем ноосферы. Некоторое отличное от «нашего сознания» устройство имел в виду Кант (в качестве идеи для сравнения и извлечения differentia specifica). Он писал: «Наше сознание таково, что непосредственно усматривает лишь связи пространства и времени. В самом деле, мы не можем судить о наглядных представлениях других мыслящих существ, подчинены ли они тем самым условиям, которые ограничивают наше наглядное представление... »[44] Отнюдь не случайно указание Канта на «иную наглядность», т. е. иное отношение между видимым и невидимым. Почему, скажем, именно пространственное, а не причинное соотношение доступно непосредственному усмотрению, чистому созерцанию, т. е. видимо сразу, а не полагаемо путем рефлексии «отсвета», дополнительной фокусировки, именуемой трансцендентальной логикой? Да просто так устроен субъект, обладающий сознанием, — так, что мышление есть опосредование, надстройка над чувственностью, вывод (из заблуждения или в заблуждение, бездорожье). И по Канту, мышление ниже созерцания. Он пишет: «... мышление не имеет объекта. Нельзя считать ноумены подобным объектом, поскольку ноумен является предметом для совершенно других созерцаний, чем наши, и для совершенно иного рассудка, чем наш, стало быть, для такого рассудка, который сам есть проблема».[45] «Иной рассудок, чем наш», в качестве контраста оказывает огромное влияние на ход мысли Канта и, возможно, является важнейшим методическим приемом для описания устройства трансцендентального субъекта, т. е. для той задачи, решением которой и занят Кант в «Критике чистого разума». Интеллекты более высокого ранга, чем «это сознание», конструируются как некое расширение непосредственного усмотрения — зоны видимости. Скажем, непосредственное усмотрение линий судьбы (в отличие от опосредованного предположения), т. е. прозрение сквозь толщу времени, которое для нас есть «туман», непрозрачная, мутная среда, образует дар пророчествования, или интеллект, способный к прорицанию (проницание сквозь время). Причинная цепь, начала и концы которой прослеживаются нами в своей последовательности, в случае иного устройства субъекта может быть усмотрена сразу. Так, сразу нам дается фигура в пространстве, тогда как на досознательном уровне существует лишь последовательное построение образа. Наконец, божественный интеллект «ноос» (νόος) вообще не знает раздвоения на образ и вещь, на слово и дело (акт) — в нем мысль о вещи и сама вещь непосредственно совпадают.

Верхние этажи иерархии возможной интеллигибельности, включая и божественный разум, понимаемый в перипатетическом  смысле, обходясь без удвоений (подобий), имеют соответственно не четыре класса «поверхностей», а только два: атман и брахман, свет и тьму, творящую энтелехию и претворяющую ее материю. Причем материя видима ровно настолько, насколько она пронизана светом — настолько же она и претворена (оформлена, упорядочена, логизирована). Очевидно, вся разность творения обусловлена разной проницаемостью, если угодно, «сопротивлением среды», степенью упорствования божественному замыслу — мысль глубоко продуманная неоплатониками. В конечном счете луч (логос) проходит насквозь, до самого дна бытия, и все пронизанное лучом может быть связано по крайней мере глаголом «есть» (глагол-связка).