Онтология печали (меланхолии)

Также, Святой Августин писал: «Слезы, следовательно, и печали любезны? Каждый человек, конечно, хочет радоваться. Страдать никому не хочется, но хочется быть сострадательным, а так как нельзя сострадать, не печалясь, то не это ли и есть единственная причина, почему печаль любезна? Сострадание вытекает из источника дружбы. Но куда он идет? Куда течет? Зачем впадает он в поток кипящей смолы, в свирепый водоворот черных страстей, где сам, по собственному выбору, меняется, утрачивает свою небесную ясность, забывает о ней. Итак, прочь сострадание? Ни в коем случае! да будут печали иногда любезны. Берегись, однако, скверны, душа моя, ты, находящаяся под покровом Бога отцов наших, достохвального и превозносимого во все века; берегись скверны. И теперь я доступен состраданию, но тогда, в театре, я радовался вместе с влюбленными, когда они наслаждались в позоре, хотя всё это было только вымыслом и театральной игрой. Когда же они теряли друг друга, я огорчался вместе с ними, как бы сострадая им, и в обоих случаях наслаждался, однако. Теперь я больше жалею человека, радующегося на позор себе, чем того, кто вообразил, что жестоко страдает, лишившись губительного наслаждения и утратив жалкое счастье. Это, конечно, настоящее сострадание, но при нем печаль не доставляет удовольствия. Хотя человека, опечаленного чужим несчастьем, одобряют за эту службу любви, но, по-настоящему милосердный, он предпочел бы не иметь причины для своей печали. Если существует зложелательная благожелательность – что невозможно, – тогда и человек, исполненный искреннего и настоящего сострадания, мог бы пожелать, чтобы были страдальцы, которым бы он сострадал. Бывает, следовательно, скорбь, заслуживающая одобрения; нет ни одной заслуживающей любви. Господи Боже, любящий души, Твое сострадание неизмеримо чище нашего и неизменнее именно потому, что никакая печаль не может уязвить Тебя. “А кто способен к этому”?

4. Но я тогда, несчастный, любил печалиться и искал поводов для печали: игра актера, изображавшего на подмостках чужое, вымышленное горе, больше мне нравилась и сильнее меня захватывала, если вызывала слезы. Что же удивительного, если я, несчастная овца, отбившаяся от Твоего стада, не терпевшая охраны Твоей, опаршивел мерзкой паршой? Потому-то и была мила мне печаль, – не та, которая проникает до глубины души: мне ведь не нравилось терпеть то, на что я любил смотреть – рассказ о вымышленных страданиях как бы скреб мою кожу, и как от расчесывания ногтями, начиналось воспаление и отвратительная гнойная опухоль. Такова была жизнь моя, Господи: жизнью ли была она?»[12]. Здесь мы находим лишь подтверждение того, что любовь является неотъемлемой частью печали, но есть разделение между печалью мирской, и печалью Господней.

Давайте вернемся к высказыванию Сергия Дергалева об одном из видов печали, а именно, что она: «посещает по прекращении гнева или причиняется нанесенными убытками и потерями, и неисполнением желаний»[6]. Опять же, поднимается тема неналичия, отсутствия чего-либо, при этом, как мы выяснили из вышестоящих апокрифический фрагментов и трудов теологов, философов, печаль – это что-то внутреннее, а обоснована она неналичием какого-то духовного свойства, при этом в печали должна присутствовать любовь, так-как любовь является частью сострадания.

Давайте вспомним сравнение уныния и печали, мы выяснили, что печаль определяется полнотой внутри и отсутствием снаружи, уныние же наоборот. Можно сделать вывод, что печаль – это отсутствие любви вовне и присутствие ее внутри, но любовь здесь представляет собой очень плотное газообразное вещество, которое определенно имеет огромное количество свойств, но человек может лишь чувственно его диагностировать, на уровне ощущений. Из-за этого и создается некий диссонанс, ибо любовь однозначно не пребывает снаружи, но, если всмотреться вглубь, то мы чувственно поймем, что любовь присутствует в нас во всей ее полноте, но отделаться от факта ее неналичия невозможно.