Онтология взрыва

(Кроме прыжка и взлета, и отчаянности скалолаза для перемещения вверх в пространстве рациональностей необходимы, как и в пространстве физического мира, соответсвующие начальные энергетические (они же геометрические) условия. Это - геометрическое место в распределении рациональностей, то есть, вообще говоря, место маргинала. Потому что это место обеспечивает наменьшую связь с центрами притяжения рациональных уровней, то есть, максимальную гравитационную свбоду в пространстве рациональностей, и смелость, недоступную самым героическим и успешным полководцам и политикам смелость числиться в чудаках.)

Мудрецам, из чьих рук вышла Библия, видимо, были хорошо знакомы выступающие на поверхность феноменологического наблюдения характерные детали геометрического поведения мира во времена Перемен - по крайней мере то обстоятельство, что именно во времена переходов от одного миру к другому происходят прорывы к знанию, которое будет затем определять рациональные законы жизни в новом мире. Потому они послали Моисея на Синайскую гору за заповедями в самый напряженный момент Исхода, когда Масса склонна была искать неотложных рациональных упрощений в виде такого простого и доступного, с такой приятной и понятной золотой тяжестью Тельца.

Разрушительные упрощения, упирающиеся в социальный экстремизм, несомненно, имеют право на существование хотя бы потому, что они существуют, но при этом и логику, которая бы их оправдывала, долго искать не нужно. Может быть, сами того не желая, они, походя, просто в результате потрясения геометрии нашего мира (а значит, и нашей эстетики) разрушают и стирают множество глупостей, как мы время от времени уничтожаем наши старые файлы или исписанные листки бумаги, в один прекрасный момент поумнев и устыдившись той глупости, которая на них размещена.

Упрощения возникают в виде теорий (и часто вполне респектабельных), конечно, еще до того, как они получают интенсивный спрос и экстремальные формы. Марксовское упрощение картины социального мира до поля рождения, развития и столкновения социальных классов хотя и было сделано в вызывающей по отношению к буржуазному миру форме, но все же не переходило некоторых рациональных границ типично европейского инстинкта общественной безопасности до тех пор, пока не перекочевало в такой маргинальный этнос, как российский. Там оно, часто будучи перевираемо до неузнаваемости (как в практике священников всех религий принято перевирать священное писание, упрощая и подгоняя его под реальное соотояние мозгов своей паствы), получило благодатную почву и спрос, и самые экстремальные мутации. Только на этой почве и могла появиться такая экстремальная мутация марксовой классовой идеи, как большевизм.

Большевизм в геометрическом своем выражении оказался той экстремальной формой рационального упрощения витальных событий, которая идеально подошла конкретному этносу для обеспечения максимальных сдвигов в его интегральной картине дифференциальных мотиваций. Можно сказать, что большевизм оказался для России тем возбудителем физического резонанса, которого боятся все в мире строители как лучшего разрушителя того, что они построили. И именно этот резонанс, явление на уровне жизненного мира совершенно неизвестное, чтобы его остерегаться, принес России такие чувствительные разрушения, которых Европе, похоже, все же не принес даже чуть позже срезонировавший в ней экстремальный национализм.

Забавно, что большевизм как крайняя форма импортированной в Россию классовой идеи стал геометрической ловушкой для огромного количества российских интеллектуалов в то время, когда европейский массовый интеллектуал переболел разновидностями марксизма в виде болезненной прививки в предшествующем поколении, и больше она по большому его счету не интересовала (даже более поздние отклонения вроде Сартра были всего лишь формами интеллектуального каприза, не доходящего до серьезных величин).

Европейский интеллектуал в то время, которое Россия была тяжело инфицирована большевизмом, переваривал новую эстетику, которую можно назвать первой волной континуумального мира - эстетику, заложенную Коро, Моне, Сезанном, Ницше, Ван Гогом, Дебюсси, Ибсеном, Стринбергом, а также эстетику позитивизма, а потому пребывал в геометрически разобранном состоянии. Но кроме интеллектуальной элиты есть масса, и геометрический разор, вызванный метрическим разогревом пространства рациональностей конца 19-го - начала 20-го веков, непременно должен был коснуться и европейской массы, чтобы вызвать взрыв.