Ооли. Хроники повседневности. Книга первая. Перевозчик

Аши потрепал его по плечу. Мичи отчетливо понимал, что именно Аши имеет в виду, и оценил его шутку: тот был совершенно прав, и явно говорил, опираясь на немалый собственный опыт. Мгновения саты – ясного осознания, хоть и не столь потрясающие, как сегодня, случались и раньше; всякий раз он думал, что уж теперь-то жизнь его изменилась необратимо, и больше не станет прежней. Самое сложное, однако, заключалось в том, чтобы сохранить свое понимание, пронести сату сквозь повседневность – задача была не из легких, и Мичи готов был признать, что до сих пор это не слишком ему удавалось. «И, похоже, я в этом не одинок» – подумал он с улыбкой. Мысль эта задержалась в его голове и неожиданно переросла в ощущение, до сих пор почти ему не знакомое. Сколько он себя помнил, одиночество было естественным его состоянием. Он не чуждался общения и не избегал его; порой даже был откровенно не прочь поболтать, встретив интересного собеседника – что, впрочем, случалось нечасто. Лучшими из таковых оказывались, как правило, торговцы книгами, или же всяким старьем: бывало, разговор завязывался сам собой, переходя от предметов очевидных, вроде сравнительных достоинств того или иного писателя, к обмену либо мыслями отвлеченными, представлявшими для Мичи особую ценность, либо достаточно личными, приоткрывавшими – пусть на мгновение – сущность собеседника. Порою Мичи казалось, что он, наконец, встретил настоящего друга – но очарование мгновения, как и сама беседа, рано или поздно заканчивались; расставались тепло, договаривались как-нибудь обязательно встретиться, поболтать за кружечкой – но, оставшись наедине с собой, Мичи прислушивался к своим ощущениям – и не чувствовал ничего. Его не привлекали все эти принятые у людей дружбы, скрепленные выпивкой, держащиеся на того или иного рода взаимной выгоде. Он искал чувства возникшей причастности, внутреннего сродства, глубинной, подлинной связи между людьми, выходящей за пределы общих тем, занятий и интересов – и был уверен, что узнает его сразу же, безошибочно. Разочаровываясь снова и снова, он был благодарен судьбе за эти приятные встречи, за хорошие разговоры: со временем он начал даже воспринимать их как события вполне самодостаточные, и не искать большего, обзаведясь множеством добрых знакомых. Ему не казалось уже, что мир населен исключительно чужаками, с которыми у него не было, да и не могло быть, ничего общего; случайные эти встречи, пусть бы и редкие, не предполагавшие продолжения, убедили его в обратном – но истинная причастность по-прежнему казалась недостижимой, и окружавшие его люди, даже и лучшие среди них, оставались ему вполне посторонними: не будучи вовсе чужими, не становились они ему и в полной мере своими, близкими.

То, что он чувствовал сейчас, отличалось от всего его прежнего опыта отчетливо и определенно. Мичи приподнялся на локте, кое– как пододвинулся к теплому, прогретому очагом основанию стойки и сел, опираясь на него спиной. Сидя думалось легче. Он поглядывал на сидящего рядом Аши – и сама мысль о том, что они знакомы всего один вечер, представлялась ему решительно невозможной. Аши был неотъемлемой частью его жизни – был ей, казалось, всегда, с самого начала.

– Ойа сплетения судеб, значит?

– Выходит так, Мичи. Выходит так. Ну, может, это – докурим с тобой мы, что ли?

Молчание, что поджидало их с Аши сразу же за последней каплей ойи, Мичи предчувствовал наперед, едва ли не в самом еще начале – лишь только успел оценить глубину развернувшейся саты. После такого, действительно, непременно же полагалось побыть в тишине, не разменивать, не расточать послевкусие на разговоры. Впрочем, недокуренные их трубки, ради возможности безраздельно сосредоточиться на удивительном действии ойи на время оставленные, лежали здесь же – а стало быть, в молчании этом не будет, пожалуй, неловкости, что представляется неизбежной, когда за несколько медленных, похожих на капли меда, мгновений успеваешь узнать вот только недавно совсем еще постороннего человека лучше, чем кого бы то ни было прежде – лучше даже, чем когда-либо знал самого себя.