Оп Олооп

— Этот симбиоз горделивой прямолинейности и экономной краткости способен поднять лунфардо на невиданные высоты лексикографической экспрессивности.

— Поэтому-то он мне и нравится. Благодаря своей живости, он легко цепляет все языки этой богатой иммигрантами страны, грабит их и превращает солидные термины в меткие обороты, добавляя к ним нотку бурлеска. Я на своей собственной шкуре испытал русификацию слова maquereau.[63] Откуда взялось обозначающее мое ремесло слово makroff? Я не раз спрашивал себя об этом. В словаре аргентинизмов дона Тобиаса Гарсона по этому поводу ничего не говорится. Думаю, что оно родилось после задержания какого-нибудь моего польского коллеги из особенностей его произношения и невежества полицейского.

— А разве слово makroff происходит не от греческого makros, что означает «длинный, большой, высокий»?

— Сейчас выяснится, что еще и слово makroff следует считать возвышенным! — проворчал Эрик.

— Послушайте! Достаточно! Оно происходит от слова «макрофаг», макро-фаг! Значение слова, не отрицайте, приспосабливается к функции. А едите вы на славу…

— Да бросьте, Оп Олооп! Рассуждая таким образом, я мог бы сказать, что слово maquereau происходит от латинского macheros, «нож, абордажная сабля, мачете». Я же не ношу даже перочинного ножа…

— Ух! Пошла жара, ик.

— У нас здесь не языковая академия.

— Не сердитесь, господа. Я обязан знать тонкости своей профессии и семантику, скрывающуюся за общей картиной мира. Если бы здесь использовались те же названия, что и в милой моему сердцу Франции: souteneur, thуlier, tenancier, все было бы значительно проще.

Жаль, не нашлось пока Эмиля Шотара, который посвятил бы лунфардо книгу, подобную «La vie étrange de l'Argot».[64] Когда она наконец появится, я удовольствуюсь частицей «глас», еженедельными денежными переводами и ежедневным picon-grenadine.

Малозаметная, но все же шумная суета официантов, освобождавших стол от роскошных десертов, заставила собеседников временно прервать разговор.

Слаттер воспользовался моментом, чтобы отойти в water-closet.

Эрик шушукался с Иваром, красное лоснящееся лицо первого резко контрастировало с гладко выбритым белым лицом второго. Вне всякого сомнения, они обсуждали Опа Олоопа: когда тот зажег сигарету, оба невольно заметили, какими усталыми глазами он смотрел на спичку, усталыми глазами человека, вернувшегося из-за дальних горизонтов самого себя.

Есть идеальные существа, которые, быть может в пику своей правильности, находят удовольствие в том, чтобы искать дружбы настоящих чудовищ. Что служит тому причиной: каприз чувств или необходимость уравновесить темпераменты? Они думали и говорили об этом. Личность Гастона Мариетти произвела на них гнетущее впечатление. Его неумолимо алогичная логика и непогрешимая верность самым диким извращениям, по их мнению, дурно влияли на Опа Олоопа. Их простая, ничем не прикрытая мораль не принимала ни таких сложностей, ни одежд из диссоциаций и парадоксов. Жалость во взорах, которые они бросали на своего соотечественника, выдавала тревогу и обеспокоенность. И хотя бунтарство и святотатство обитают ближе кустам скромника, нежели наглеца, им это было неведомо. Помня Опа Олоопа пышущим здоровьем, сосредоточенным и дотошным, они по-патерналистски стали искать объяснения его слабости во внешнем зле — «дурной компании» сутенера.

Гастон Мариетти с первого взгляда почувствовал всю несправедливость их отношения к нему. Его чуть не стошнило от отвращения, но он сдержал себя. Предпринятое усилие заставило его тяжело задышать. Раздраженно, желая оборвать перешептывания, он протянул руку и втиснул между шушукающимися пепельницу из стерлингового серебра. Инквизиторский взгляд, которым они встретили его поступок, подтвердил враждебность обоих финнов. Словно ничего не заметив, он сказал:

— Сейчас принесут сигары, — и стер с лица горькую усмешку.

Первую сигару maître предложил студенту с тем, чтобы притворной учтивостью загладить свой промах в начале ужина. Вернувшийся Слаттер перехватил на лету вторую. Вскоре все, за исключением Опа Олоопа и Гастона, срывали этикетки, снимали обертки и открывали футляры, чтобы достать из стеклянного вместилища огромную сигару и тут же взять ее в рот.

Над круглым столом запахло кожей и корицей, сандалом и кофе. Все другие огни в grill room погасли, и в наступившем полумраке дымовая завеса словно овеществилась, превратившись в легкий тюль. На контрасте со светлым пятном, отбрасываемым абажуром на островок скатерти, соткался магический полумрак с пятью алыми огоньками. Оп Олооп, усталый взгляд которого шел глубоко изнутри, наслаждался воображаемой реальностью: шелковая вышивка превратилась в переплетенные лианы, а полупрозрачный графин с водой — в пруд.

Мыслями он перенесся туда. И, глядя в сторону сутенера, остававшегося единственным темным пятном, заговорил, сам себя не слыша, как говорят люди, которых слушают все и не понимает никто.