Оп Олооп

Оп Олооп, не обращая внимания на ее уловки, сразу разглядел в ней низкий класс, сельскую Венеру, вознесенную на престол дураками. Он презирал такой тип женщин, помещающих всю свою гордость в красивую упаковку. Глупость любит camouflage красоты. Сам не зная почему, он отвел глаза от этой ослепительной бестолковости.

К несчастью для себя.

Все стало еще хуже. Его взгляд зацепился за темный проем комнаты, где только что погас свет.

Вид кавалера Кустаа буквально вывел Опа Олоопа из себя. Вызвал отвращение и ненависть. Это был невысокий угловатый субъект, застегивавший на ходу жилетку. Его лимонная кожа блестела от еще не выветрившегося пота любострастия. Зрачки светились сладким удовлетворением! Впившись в него глазами, Оп Олооп следил за каждым его шагом. Его уже не волновала «соотечественница», чьи распущенные светлые волосы скрывали половину лица и вырез платья. Он даже не думал о ней. Он думал о нем. Скорее, даже пытался трепанировать его психику, чтобы разъяснить природу его счастья, причину его благостной улыбки и силы, приводившие в действие его победоносный поршень. Внешний осмотр результатов не принес. Лишь подтвердил, что лучшие любовники получаются из тех, кто на первый взгляд не предназначен для этого природой. Увидев такое страстолюбие в столь жалком теле, он вонзил подбородок в грудь, чтобы осмыслить и осознать свою безутешность.

Тонкий голосок заставил его обернуться.

— Хорошо. До скорого, мадам.

Увидев, как кавалер манерно идет по коридору, Оп Олооп ощутил запрет, заставивший его замереть и ослепнуть, подобно часовому, заснувшему стоя.

Было видно, что Оп Олооп страдает. Истерзанный болью и кошмарами, он устал от злого рока. Его брови и уголки губ опустились. Маска пессимиста. Матово-белая кожа приобрела потертый вид.

Сквозь веки было видно, что его глаза непрестанно движутся. Они смотрели внутрь. Возможно, пытались понять парадокс его одержимости Кустаа и вытекающей из нее невозможности видеть девушку в руках другого. Возможно, бились над загадкой того, почему человек влюбляется в мечту и почему реальность разбивает ее вдребезги, заставляя верить, что собственная иллюзия наставила ему рога. Возможно…

4.00

— Вы, кажется, хотели видеть свою соотечественницу? Она свободна. Поторопитесь. Уже четыре.

Веки Опа Олоопа часто заморгали. Когда он открыл их, глаза были мокрыми.

— Да… Конечно… Но… Скажите мне сначала… что за тип сейчас был с ней?..

— Дон Хасинто Фунес. Хороший человек. Испанец, серьезный мужчина, у него фабрика игральных карт.

Разум Опа Олоопа по-прежнему штормило. Отвращение и ненависть. Оп Олооп не смог обуздать его за столь короткий промежуток времени. Мысль об адюльтере преследовала его. Ему хватило простого упоминания, чтобы выпестовать духовное сродство со шведкой. И, еще не познав ее голоса, он уже познал горечь ее неверности!

Внезапно его неудержимо повлекло к Кустаа. Она ждала. Усталая немая плоть. Он грубо схватил ее за подбородок и вздернул ей голову.

— Кустаа! — прокричал он.

И, склонившись к ее лицу, впился в него поцелуем. Грохочущим, яростно-страстным поцелуем.

— Кустаа! Я твой земляк. Я из Финляндии.

Сжав ее обнаженные руки, он поднял ее. Поставил рядом с собой. И провозгласил:

— Иди. Вперед!

Оп Олооп вложил в свои действия столько похоти и страсти, что инцидент этот насторожил всех. Его хорошо знали и ценили за культурность и учтивость. Никто не понимал, чем вызвано подобное поведение.

Жизненные перипетии часто меняют отношения между людьми. «Женщины, понимающие жизнь» отлично это знают. Поэтому они легко приспосабливаются к капризам судьбы и позволяют случаю обращаться с их телом так же, как их тело обращается с собственной тенью.

Кустаа даже не подняла брови. Ее серые глаза уставились в глаза Опа Олоопа и перечеркнули его грубость своей удивительной беззащитностью.

Они вошли.

Девушка зажгла свет.

Оп Олооп захлопнул дверь.

Его мягкость и деликатность исчезли. Страсть пришпоривала минуты. Он был на взводе. Как пират, взявший на абордаж самого себя, он первым делом расправился с цивилизованностью. Затем, отведав крови, он набросился на инстинкты. Одним рывком он сорвал с Кустаа блестящее красное кружевное платье. Вторым расправился с шелковыми завязками лифа. Жалкие обрывки вещей, что всегда хранят чужой стыд! Страстные обломки застежек, молний и пуговиц! Ее грудь явила себя бесславно, подобно бутону, окруженному увядшими лепестками. Она была грязна и покрыта слюной предшествующих сладострастцев. Оп Олооп поспешил приникнуть к ней. И начал кусать.

Ветер похоти свистел меж его зубов. Он рождался из поцелуев и проникал до глубины души. И пока тело выло от удовольствия, разум, сбивчивый разум, бормотал на финском слова, заглушаемые вздохами.

— Кустаа… Я уже видел тебя… Не знаю где… Не знаю когда… Но я знаю тебя… Хельсинки?.. Улеаборг?.. Турку? Ты была моей с детства… Ты впечатана в мое отрочество… Все мое юношество расцвело под солнцем воспоминаний о тебе… Кустаа…