Оп Олооп

Гости неуверенно засмеялись. И все же шуткой удалось вернуть их на свои места. Пирующие с жадностью набросились на гуляш.

Но тень моветона повисла в воздухе. А вместе с ней и настороженное внимание окружающих.

Торопливо, с плохо замаскированным желанием избавиться от этого чувства, Оп Олооп продолжил:

— Я осел в Хельсинки, и статистика покорила меня своей научной обособленностью и необходимыми для занятия ею дисциплиной и опытом. Тогда-то я и влюбился в метод. У любого явления есть своя механика, для понимания которой нужны, во-первых, критический подход; во-вторых, умение толковать; в-третьих, честность и, в-четвертых, точность. Любое исследование представляет собой рациональную оценку, результатом которой становятся: в первую очередь, вероятностный анализ сил в контексте исторического материализма; во вторую очередь, предопределение возможности ошибки в бесконечности будущего и, в третью очередь, функциональное уравнение, которое приводит прошлое в гармонию с системой тайных принципов. Это чистая философия, друзья мои, на которую Гельмгольц и Херц намекнули Вселенной, бросив на стол, как сказал бы игрок, цифры, цифры и еще раз цифры! Затем я устроился в Институт демографии, и мои монографии превратились в хроники любви и смерти столицы. Те, кто исповедует философский подход к цифрам, могут предвидеть, основываясь на статистике внебрачных родов, разводов и преступлений на почве любви, надвигающийся роковой кризис современной морали. Мои научные работы по этому поводу, посвященные евгенистическому созданию благополучного социума путем биотипического совершенствования индивидуума, были тепло приняты Лондонским статистическим обществом и рядом конгрессов, на которых были представлены доклады по моим трудам. Кроме того, «Annuaire Statistique de la Societe des Nations» за тысяча девятьсот тридцать второй — тридцать третий годы указал на техническое совершенство «Метода Опа Олоопа» о сопоставлении данных по явлениям, общим для различных стран. Метод прежде всего, господа. Бэкон говорил: «Claudus in via antecedit cursorem extraviara» — посредственный ум, ведомый правильным методом, добьется больших успехов в науке, чем проницательный гений, тычущийся наугад. Я в этом отношении всегда придерживался метода и буду делать так до самой смерти, которая, как и любое другое явление, также обусловлена рядом факторов: работой гормонов и нервной системы — и общепризнанными аксиомами физического и психического характера. Отправившись в добровольную ссылку после установления реакционной диктатуры Свинхувуда, я поселился во Франции. Моя семья подняла все связи, чтобы вернуть меня домой, и получила от первого президента Финляндии Каарло Юхо Стольберга особое помилование и право восстановиться в должности. Ха-ха! Хорошая попытка, родственнички! — подумал я, как Рыжик.[38] Мне не нужны были ничьи помилования, и уж тем более от тех, кто хотел, поманив будущим в розовых тонах, заставить меня забыть красную кровь двадцати тысяч моих товарищей, убитых во время «Белого террора». И я остался во Франции, великолепной и невыносимой стране. Остался и перенес несказанные страдания: любой северянин, оказавшись в латинском мире, всегда страдает от низких страстей, отсутствия порядка и излишних вольностей.

— Не очень понимаю, что вы имеете в виду, — перебил его Мариетти.

— Я неясно выразился. В случае народов с берегов Балтики, к любви и свободе следует применять особый коэффициент. У нас страсть всегда держится в рамках приличий. Здесь же любовь животна, а свобода терниста. И порядок тоже другой. Там он зиждется на естественном отказе каждого от собственной воли ради коллективного блага. Там всегда правят бал альтруизм и честь. Здесь люди грубее и заботятся только о себе. В результате поверхность социума покрывается рытвинами и выбоинами, становится труднопроходимой. Я, честно признаться, поначалу спотыкался на каждом шагу, как хромой…

— Кстати, о хромоте. Переводя «Claudus in via…»

«…Antecedit cursorem extraviam».

…Вы «оступились», не сказав ни слова о хромоте…

— Ваша правда. Мой перевод получился образным. Дословный звучал бы примерно так: хромец, идущий верной дорогой, придет раньше сбившегося с пути бегуна.

— Вот теперь я с вами согласен. Обожаю трех Клодов…

— Не пойму, вы все-таки сутенер или философ? — не выдержал студент, вызвав взрыв смеха.

— И то, и другое. Сутенер, когда снисхожу до общения с вами, философ, когда поднимаюсь над собой, чтобы беседовать с Опом Олоопом.

— В точку!

— Я сказал, что обожаю трех знаменитых «хромцов» Франции: Клода Бернара, Клода Моне и Клода Дебюсси. Вы, Оп Олооп, как человек, который подходит к людям с Пифагоровой меркой, понимаете их масштаб. И довольно об этом. Простите, что прервал вас.