Опаленная юность

Но было сравнительно тихо. Гитлеровцы весь день только лениво постреливали из пулемета. Однако для меня этот день оказался очень хлопотным.

* * *

Когда были собраны списки пополненных взводов, Самусев и младший политрук недосчитались одного бойца-пулеметчика. Вроде бы все сходилось, а в сумме — пропадал человек.

— Ну, коли задачка с одним неизвестным, — улыбнулся младший политрук, — то совсем не безнадежное наше дело.

— Вспомнил, кто пропал! — воскликнул Самусев. — Идем-ка к Нестерову. Это старший сержант намудрил.

Я слышала этот разговор. Он происходил неподалеку от нашей землянки, да командирам и нечего было скрывать. Пропавшим бойцом была я.

Войдя в землянку, Самусев обратился к Нестерову и кивнул в мою сторону:

— Невнимательно составляете списки, товарищ старший сержант. Не знаете своих подчиненных. На вашем месте я бы ее первой записал. Она у вас одна-единственная девушка.

Нестеров нахмурился, потупился и сказал негромко, но упрямо:

— Бойцов своих я, товарищ лейтенант, очень хорошо знаю. А ее ни первой, ни последней не записал потому, что она — баба. Бабы в мужском деле только неудачи приносят...

— Отставить разговоры! — приказал Самусев. — Никогда не слышал таких отзывов о наших девушках!

— Разрешите, товарищ лейтенант, — опустив глаза, проговорил Нестеров.

— Да.

— Стесняют бабы... то есть женщины... нашего брата. Ни выругаться при них, ни...

— Отставить! Отправляйтесь, товарищ старший сержант, в мою землянку и ждите меня там. Скажете младшему политруку, чтобы он тоже дождался моего возвращения.

— Есть! — Нестеров взял под козырек, четко повернулся и вышел из землянки. [12]

— Как так получилось? — ни к кому не обращаясь, проговорил Самусев. — У других — рады-радешеньки, что в боевую семью приходят девушки, а в нашей роте... Презрение какое-то... Баба!

— Мы-то не против, товарищ лейтенант, — стал оправдываться кто-то из бойцов. — Командир наш недоволен...

— И то хорошо, — сказал Самусев и обратился ко мне: — Вы, товарищ ефрейтор, будьте в штабе через двадцать минут.

Я ответила по-уставному, и Самусев ушел. Бойцы повытаскивали цигарки, притушенные, когда вошел командир роты, и вновь принялись дымить, вполголоса обсуждая происшествие и вздыхая при упоминании о том, какой нагоняй получит их боевой командир от лейтенанта. А я приводила себя в порядок перед посещением штаба. Неожиданно передо мною на маленьком самодельном столике появилась сапожная щетка, крем для ботинок в круглой коробочке с надписью «Люкс», какого я не видела с начала войны, зеркальце, суконка, пуговица к гимнастерке, флакончик одеколона «Сирень». Запасливый Самарский достал из вещмешка даже белоснежную полоску ситца, чтобы было чем сменить запыленный подворотничок.

Привести в порядок сапоги, пришить пуговицу не составило труда, а вот как прикрепить подворотничок, не снимая гимнастерки, я так и не могла придумать.

Выручил все тот же Анатолий Самарский:

— Идем, братва, покурим на свежем воздухе!

Я осталась одна и через две минуты была готова отправиться в штаб роты. Напоследок не удержалась, посмотрела в зеркальце. Едва узнала себя. Лицо от загара чернее черного, а на лбу и около глаз белые ниточки — морщинки.

Положила я на стол зеркальце и сказала себе: «Вот что, товарищ ефрейтор, пора отвыкать от старых привычек. Зеркало вам теперь ни к чему. А после войны оно пригодится. Ясно?» — и вышла из землянки.

Меня словно ждали командиры отделений, вызванные Нестеровым еще до разговора с Самусевым.

Командир первого отделения, молодцеватый паренек с щегольски закрученными усами, пошутил: [13]

— Вот теперь ты командиру взвода определенно понравишься.

— Ладно... Прощайте. Спасибо за заботу.

— Рано прощаешься, — вступил в разговор угрюмого вида командир второго отделения Морозов. — В любое из трех отделений приходи. Не обидим и никому в обиду не дадим.

Так душевно сказал, что у меня в горле запершило. Я кивнула и быстро зашагала в командирскую землянку. У входа меня задержал часовой. Это был Андрей Зайцев. С ним мы занимались в учебном отряде, вместе плыли через Черное море и шли до передовой. Он посмотрел на меня и укоризненно покачал головой:

— Обожди малость... Ух, и пробирает же лейтенант за тебя Нестерова! Десять потов с него сошло...

Из землянки доносились голоса, но я старалась не прислушиваться.

— Доложи, — шепнула я Зайцеву, надеясь, что мой приход некоторым образом спасет Нестерова от дальнейшего разноса. — А то сама пойду.

Я тихонько подтолкнула Зайцева к двери. Но получилось так, что он слетел с третьей ступеньки на первую, распахнул дверь и очутился в землянке.

— Пришла — пусть заходит, — услышала я голос Самусева.

По его тону поняла: неприятность улажена.

Когда я вошла, командир роты отпустил Нестерова. Он вышел, не взглянув на меня. Самусев помолчал, что-то обдумывая. Я оглядела землянку. Пол — земля, стены — земля, потолок — тощие бревна. Стол покрыт газетой, оборванной со всех сторон любителями курева; над топчанами — по три колышка: для автомата, сумки с гранатами и полотенца.