Опаленные войной

У поваленной деревянной ограды их окликнул часовой, но пулеметчик знал его лично. Это избавило Штубера от долгих объяснений с ним, как, впрочем, и с офицерами, которые неминуемо вышли бы выяснять, что происходит. Объясняться с ними голышом, в присутствии солдат — не самое достойное занятие для барона и оберштурмфрера СС.

— В дом первым, — негромко приказал он пулеметчику, только теперь понимая, как здорово ему повезло с этим верзилой. — Пока я войду, сообщи, что с того берега, из тыла русских, прибыл офицер гестапо.

Штубер взял у часового флягу, открыл, понюхал: шнапс. Часовой оказался достаточно трезв, чтобы сразу же предложить этому странно выглядевшему офицеру отпить, что Штубер и сделал с величайшим удовольствием.

Оберштурмфюрер все рассчитал верно: когда он вошел в дом, сидевшие там обер-лейтенант, два лейтенанта и оберфельдфебель подхватились. Визит офицера гестапо никогда не предвещал ничего хорошего. Пусть даже такой странный, каким оказался этот.

— Кто здесь старший? — сухо спросил Штубер, все еще чувствуя, как по телу стекает речная вода. Однако холод уже отступил, начинал действовать шнапс.

— Я.

— Кто «я»? Представьтесь.

— Обер-лейтенант Вильке, командир седьмой роты, 121‑го батальона.

— Так вы еще и командир роты?! — уточнил он таким тоном, словно тотчас же намерен был отстранить, понизить и разжаловать вплоть до рядового.

— Так точно. Вчера командира батальона тяжело ранило. Меня только что назначили.

— И вся рота отмечает ваше назначение?

— Да нет, я ничего такого не предпринимал, — уже откровенно трусил обер-лейтенант.

— По этому поводу мы еще будем разбираться. А пока что этого пьяного мерзавца, — кивнул он в сторону испуганно жавшегося у двери пулеметчика, — под арест. Подробности его проступка вам сообщат.

— Есть под арест.

— И командиров взводов — немедленно в окопы. Если русские высадят диверсионную группу, она вырежет всю вашу пьяную роту.

Оба лейтенанта и оберфельдфебель козырнули и, не дожидаясь распоряжения командира роты, заторопились выйти из комнаты.

— Мне — любую одежду. И лично сопровождать до штаба батальона.

Обер-лейтенант вызвал часового, приказал отвести пулеметчика и сам вышел вслед за ним. Через несколько минут он снова появился, но уже в сопровождении своего денщика, в одной руке которого было обмундирование, в другой — сапоги.

— Думаю, это вам подойдет, господин оберштурмфюрер, — вежливо проговорил обер-лейтенант. — Переодеться можете в соседней комнате. Извините, офицерского обмундирования не оказалось.

Штубер не сомневался, что это мундир пулеметчика, однако не сказал об этом ни слова. Брезгливость тоже сумел погасить: в конце концов, лучше, чем снимать с убитого. Впрочем, он готовил себя и к этому. Излишняя брезгливость, неумение рисковать, страх перед врагом, жалость — все это не для «профессионала войны» и должно быть исключено, выгрызено, выжжено из его характера, его психики.

* * *

Когда утром, уже в своем собственном мундире, гладко выбритый и предельно подтянутый, барон фон Штубер предстал перед начальником службы СД штандартенфюрером Гредером, тот долго, слишком долго и молча сверлил его взглядом, словно вызвал на допрос.

— Значит, вы все же вернулись, обештурмфюрер? — Гредер поднялся из-за стола, одернул китель и по привычке нащупал рукой кобуру.

— Подробности изложены в этом донесении, — положил перед ним лист бумаги Штубер.

— Дважды за такой короткий срок побывать в тылу русских и дважды вернуться… Как прикажете реагировать на это: восхищаться, задуматься, заподозрить?

— На вашем месте я бы заподозрил что-то неладное, господин штандартенфюрер. Но с выводами не спешил. Точно так же, как не спешил бы давать добро на проведение безумных акций, наподобие тех, которые были проведены на мосту через Днестр батальоном переодетых белогвардейцев и абверовцев.

Штубер и сам уже понял, что высказал это слишком резким тоном. Однако пергаментное лицо Гредера оставалось невозмутимым.

— Это не по адресу. Обычные игры армейского командования. Когда в подчинение генералов попадают огромные массы солдат — дивизии, армии и даже целые группы армий — судьба какого-то батальона, к тому же состоящего в основном из славян, не очень-то беспокоит их. Другое дело у нас, дорогой Штубер. Нам приходится дорожить каждым диверсантом, каждым агентом. Потому что нового сначала нужно подыскать, потом тщательно подготовить, поломать голову над тем, как забросить его в тыл и, наконец, обеспечить эффективность его работы. Отсюда несколько иная оценка жизни подчиненных.

— Совершенно согласен с вами, господин штандартенфюрер.

— Но, говорят, там, на мосту, действительно происходило нечто ужасное. Почти все погибли. А кто спасся — попал в плен. В связи с этим вопрос: как вам удалось уцелеть?

— Смешался с атаковавшими нашу колонну русскими. У кого-то из них сдали нервы. Нас раскрыли, перестрелка. Я ринулся напропалую. Красноармейская форма, русский язык, в руках трехлинейка…