Опальные воеводы

Всю свою жизнь Курбский, презирая холопство, действовал как сын и полномочный представитель Святорусской земли и, что с его точки зрения неразделимо, православия. Он обличал московского тирана словом и сражался с его слугами оружием, защищал православие в полемике с иноверцами и переводил на церковнославянский классическую литературу, ограждая православие от культурного натиска католицизма и реформации.

Вообще-то на Руси нередки такие люди, презирающие расхожее мнение, будто плетью обуха не перешибёшь. Они встречаются во всех слоях общества, но заметнее среди военных. С некоторыми из них, не только воинами, мы ещё встретимся на страницах этой книги.

Бесстрашные до самозабвения, подлинные герои русской истории были движимы долгом перед своей землей, а не службой, и вполне могли бы заявить вместе с Александром Васильевичем Суворовым: «Горжусь, что я русский!» Конечно, советские авторы не спешили знакомить с ними читателя.

Поскольку Курбского нельзя было замолчать, его следовало так или иначе дискредитировать. Делалось это и делается в меру таланта и откровенности каждого автора. Д. С. Лихачев не нуждается в «шпионской» версии, прекрасно понимая, что в Европе XVI века предательство нередко воспринималось как своего рода доблесть.

Он унижает князя значительно сильнее, представляя гражданский пафос Курбского позёрством и ставя под сомнение его мужество (на что не решался даже Иван Грозный): царя «он разоблачал за глаза из своего безопасного зарубежного укрытия, но как бы и в глаза, прямо обращаясь к нему во втором лице. В моменты этих обращений Курбский наверное чувствовал себя очень смелым, нелицеприятным и прямым…»

Точно выбрано и место главного удара по публицисту всея Руси, труды коего многие века будят самосознание россиян от летаргической покорности диктаторам. У нас таких не может быть, следовательно, все это написано не русским, «перевертышем»:

«Только за границами России бежавший из неё и там волей или неволей переставший себя ощущать русским, князь Курбский решился полемизировать с Грозным. Однако, находясь вне России и даже командуя одно время войсками против Грозного, он лишил себя твердой моральной позиции и принужден был выступать не столько за интересы России, сколько за свои личные».

* * *

Что за личные интересы отстаивал Андрей Михайлович? Ещё пребывая на воеводстве в Юрьеве, князь писал братии Псково-Печерского монастыря, Вассиану Муромцеву с товарищами: «Многажды много вам челом бью, помолитесь обо мне, окаянном, понеже вновь напасти и беды от Вавилона (т. е. царского двора. — Авт.) на нас кипети многи начинают».

Известий о готовящейся несправедливой казни, переданных друзьями гневных слов царя, за которыми следовала обыкновенно зверская расправа, было бы достаточно для отъезда, ведь тот, кто не спасает свою жизнь от «прелютого гонения», по словам самого Курбского, подобен самоубийце. А самоубийство — смертный грех!

Однако переживал князь не только за себя. Принимая нелегкое решение покинуть Отечество, Андрей Михайлович сострадал бедствиям всей Русской земли. Его новое послание из Юрьева в Псково-Печерский монастырь обличало резкое ухудшение положения дворян, которые не имеют даже «дневныя пищи», разорение купцов, безмерные тяготы крестьянства.

Одной лишь необходимости спасать свою жизнь было мало, чтобы Курбский отверг над собой царскую власть. Князь отъехал, только осознав преступность этой власти, и прямо обличил её в письме Грозному, написанном сразу же по приезде в занятый литовцами Вольмар. Почему, «надеясь быть пожалован и утешен во всех печалях моих милостью» короля Сигизмунда Августа, Андрей Михайлович обещал «письмецо это, слезами измоченное, во гроб с собою… положить»?

Прежде чем жаловаться на свои несчастья, Курбский заступается за всех своих товарищей-воевод: «Почто, царь, сильных во Израиле побил, и воевод, от Бога данных тебе на врагов твоих, различными смертями расторгнул, и победоносную святую кровь их в церквах Божиих пролил?..

В чём провинились перед тобою и чем прогневали тебя христианские заступники? Не они ли разорили и покорили тебе прегордые царства, у которых прежде в рабстве были предки наши? Не претвёрдые ли грады германские благодаря разуму их тебе от Бога даны были? За это ли нам, бедным, воздал, всеродно погубляя нас?»

И завершает Курбский послание отнюдь не личными жалобами, но угрозой Страшного суда над тираном от имени всех убитых, заточенных и изгнанных: «Не мни, царь, и не помышляй суемудренно, что мы уже погибли и перебиты от тебя безвинно и заточены и изгнаны без правды, не радуйся этому, будто легкой победой похваляясь!

Рассеченные от тебя, у престола Господня стоя, взывают об отмщении тебе, заточенные и изгнанные от тебя без правды — от земли к Богу вопиём день и ночь против тебя!»

* * *