Опальные воеводы

Да Степану Григорьевичу сообщил изюм-курганской сторожевой службы сторож Иван Григорьев, что под Изюм-Курганом, Савиным бором и в других местах прошёл крымский хан, а сколько с ним людей — сметить не успел. Воевода, велев обо всём том воеводам Большого полка сообщить и в Передовой полк весть дать, пошёл сам по сакмам за ханом в угон, а вскоре обещал прислать проводников, чтобы большие воеводы легко могли с Муравского шляха на татарскую сакму переброситься. А гонцом послал меня. То мое и слово!

— Ай да молодец! — сказал Иван Васильевич сразу о гонце, Колтовском и Сидорове. — Ты, Лев Андреич, готовь в Москву грамоту, что мы идем за ханом к Быстрой Сосне — пусть встречают дорогого гостя. Да станишников и Сидорова не забудь упомянуть, они всякой награды достойны. Ты, Богдан Никифорович, сам в Москву весть о хане понесёшь.

— Постой! — закричал воевода, видя, что молодец бросился к своему коню. — Экий ты быстрый. Скакать будешь во весь дух, беря везде подставных коней, для начала из моих выберешь лучшего. Пойдешь под моим флажком. А пока возьми в дорогу запас.

Воевода призвал своего старого холопа и велел лично присмотреть, чтобы гонца накормили и собрали в дорогу самолучшим образом. Подумав, Большой велел принести тщательно хранимый бочонок с квасом и нацедил давно не видавшему такой роскоши станишнику полный ковшик. Через час гонец уже сидел в седле и, напутствуемый воеводами, выезжал из леска на степную дорогу{17}.

На другое утро Большой полк пересек семь овражистых верст, отделявших Муравский шлях от мест, через которые прошли сакмы Девлет-Гирея, и встретился со Сторожевым полком. Передовой полк Басманова и Зюзина, совершив марш следом за Сторожевым, пошел в арьергарде.

Широко раскинув поперек Изюмского шляха крылья разъездов, русские войска спокойно, не выдавая себя, шли за крымчаками, готовые подхватить их и передать в руки больших государевых полков. Главная сила крымского хана и его вассалов — 60 тысяч всадников — попала в смертельную ловушку, но ещё не знала об этом.

* * *

По всхолмленной зеленой равнине, где трава порой растет всаднику по грудь, по избитой конскими копытами дороге летел гонец. Он то скрывался в глубоких оврагах, то вздымал облачка пыли на седловинах курганов, то рассыпал веерами брызги ручьев и речек.

Завидев его издалека, заметив вьющийся на тростниковом копье длинный малиновый флажок, оставленные воеводой Шереметевым сторожи седлали лучших коней и выезжали на шлях, набирая разгон. Поравнявшись с заставой, гонец на скаку прыгал на свежего коня и вскоре скрывался за северным горизонтом.

Конь не мог бы выдержать гонку, его надо было останавливать на отдых, вываживать, кормить, поить и чистить; человек с южной границы переносил всё. Иначе здесь было не выжить.

Галопом пролетел всадник низкие ворота пограничной засеки. Смена коня — и опять полёт через поля и перелески, вплавь через реки, вскачь через речушки, в объезд городов — кони меняются на заставах, здесь же воеводы наскоро читают грамоту Шереметева — и дальше, через Оку, к Москве. На вторые сутки гонец влетает в распахнутые для него ворота Кремля — это четвертые сутки от Северского Донца, где впервые замечен след врага.

Подкручивая ус, Богдан Никифорович всходит на Красное крыльцо и подает грязную, стертую на сгибах грамоту царскому дьяку. Дьяк благодарит царским именем. Неделю-другую надо будет подождать награды, пока бумага о ней движется несколько десятков шагов из одного учреждения в другое. Гонец может отдохнуть в людской.

В тот же день, пятницу, пригнал Иван Григорьевич (по-московски — Ивашко, Григорьев сын) Дарьин с более подробным сообщением. Уже к вечеру — знай наших! — подлетел к Красному крыльцу сам атаман храбрых станичников Лаврентий Колтовский. Крымский хан сочтён, взвешен, измерен.

Царь совещается с боярами. Гонцы уже отдохнули, их расспросили во дворце, но совещание длится. Боярин и воевода Иван Фёдорович Мстиславский с частью войск отпущен в Коломну. Туда должен отбыть и царь, чтобы лично вести войска к границе. Но совещание длится почти неделю…

У царя другие заботы: дойдут или не дойдут по назначению грамоты, написанные особо доверенными писарями и разосланные на самые дальние пограничные рубежи немедленно, без проволочек и совещаний? Ни один боярин и воевода этих грамот перед отправлением не читал, их должны прочесть только на местах, в каждой крепости, селе, деревеньке{18}. Буквочки в них обыкновенного черного цвета — цвета измены. Хотя могли бы быть красными — за каждую из них будет пролито много крови.

Грамоты сообщают, что не́чего больше бояться крымского хана. Хан ныне сгинет со всей своей силою. На него идёт со множеством воинства московский царь, а за хребтом хана идёт Иван Шереметев.