Опальные

Илюша, со своей стороны, не спускал глаз со старшего воеводы, от которого, быть может, зависел весь успех его поисков за бежавшим братом. Князь Прозоровский был сухощавый старичок, довольно уже хилый, с отвислой нижней губой. Но, как бы сознавая свою старческую немощь, он то и дело приосанивался, упираясь на свою толстую трость с золотым набалдашником, и втягивал в рот непослушную губу, которая, однако, вслед за тем опять выпячивалась. С той же, видно, целью — казаться моложавее — он выбрал себе праздничный наряд чересчур даже пестрый: ярко-алую ферязь, обшитую золотыми позументами, с высоким воротником, усаженным крупным жемчугом, оранжевый колпак с жемчужными же пуговицами и сапоги светло-зеленого сафьяна.

"У, какой важный! — подумал Илюша. — От него помоги уж не жди!"

Но он ошибся.

Сделав каждому из представляемых ему лиц два-три вопроса, Прозоровский, прищурясь, огляделся кругом и остановил взор на Илюше, который своим великорусским типом довольно резко отличался от окружающих голландцев.

— Подойди-ка сюда, малый. Ты никак русский? Сказано это было так благодушно и приветливо, что Илюша тотчас почувствовал безотчетное влечение к старичку, очевидно, напускавшему только на себя важность, приличествовавшую его воеводскому званию. От сердца у мальчика сразу отлегло, и он отвечал бойко, что он — сын боярский и приехал в Астрахань за своим старшим братом.

— А родитель твой еще жив? — продолжал Прозоровский свой допрос.

— Жив, но лежит при смерти.

— Так как же ты его, умирающего, покинул? Эй, эх! Не дело это, милый ты мой, не дело.

— Не убег ли он из родительского дома? — заметил вполголоса второй воевода, князь Львов.

— Нет, я-то не убег, ей-Богу, нет! — поспешил уверить Илюша, и все лицо его залило густым румянцем.

— А что же ты покраснел?

— Постой, князь Семен, — остановил своего нетерпеливого товарища Прозоровский. — Ты его запугаешь. Так что же, дружок, говори чей ты сын-то?

— Сын я боярина Талычева-Буйносова, — отвечал Илюша.

— Талычева-Буйносова? То-то, вишь, лицо твое мне сразу словно знакомым показалось! А по имени и изотчеству как твоего батюшку звать-то?

— Илья Юрьевич.

— Илья Юрьевич?.. Так покойный Юрий Никитич, пожалуй, дедом тебе доводился?

— Родным дедом. Только скончался он еще тогда, когда меня самого и на свете-то не было.

— Так, так. С дедом твоим (царство ему Небесное!) мы с юных лет ведь хлеб-соль водили. И сам ты лицом, как погляжу, совсем в него пошел.

Львов наклонился к уху своего старшего соначальника и стал ему что-то нашептывать.

— А у меня и из памяти вон! — отвечал ему вслух Прозоровский. — Воля государева! Провинился, ну, и несет заслуженную кару. Да сынок-то ведь в том не причинен.

— Яблочко от яблони недалеко падает.

Тут вступился за Илюшу капитан Бутлер, объяснив на своем не совсем правильном русском языке, что мальчик этот — добрый, и ищет он своего пропавшего старшего брата, но что это — целая Одиссея, которую стоя не дослушать, а потому не угодно ли сесть за стол.

Накрыт был стол на палубе же, а от палящего солнца защищен парусинным наметом. Веявший с моря ветерок также умерял еще полуденный зной. Пока оба воеводы угощались за столом обильной снедью и запивали ее не менее обильным питьем, отечественным и иноземным, Илюша должен был поведать им историю бегства его брата. Сделал он это с откровенностью неиспорченной молодости, не утаивая ни одной существенной черты.

— Неладно, дружок, неладно! — произнес Прозоровский, морщась и втягивая отвисшую опять нижнюю губу. — Зело ты еще млад и зелен…

— Так неужто ж мне было дать погибнуть брату! — оправдывался Илюша.

— Да нам-то что теперь с тобой, прыгуном, делать? Ведь с Разиным у нас счеты еще не покончены…

Тут в разговор вмешался снова капитан Бутлер. Ему-де велено царем идти Каспийским морем в Персию, так можно ли ему ныне же пуститься туда без опаски попасть в руки разинцев.

Прозоровский вопросительно посмотрел на своего товарища.

— Твое мнение-то какое, князь Семен, а?

— По-моему, — отозвался Львов, — отвечать за такого хитреца и мудреца, как этот Разин, никто не может. Кто его ведает, что у него опять на уме! Ты, господин капитан, не выходил ведь еще у нас на сушу, так, может, не слыхал еще про его последние бесчинства и злодейства?

На отрицательный ответ Бутлера Львов передал ему с разными мелочными подробностями следующее:

— Гуляя сперва со своей удалой ватагой на легких казацких стругах по Кавказскому побережью Каспия, Разин всячески разорял прибрежные аулы кавказцев: жег, грабил, резал, забирал пленных, а потом продавал их в неволю на персидских рынках. Добравшись так до персидского города Решта, он перед тамошним правителем, Будар-ханом, прикинулся "казанской сиротой" и бил челом — пропустить от него трех послов в Испаган: не примет ли его шахское величество их, казаков, в свое подданство и не наделит ли землею?