Опальные

Эпизод с персидской княжной те обошли пока молчанием; относительно же своего бегства от казаков допустили некоторую поэтическую вольность: будто бы им удалось во время грозы отвязать незаметно лодку и уплыть, но недалеко уже от берега будто бы лодку их волненьем опрокинуло, и оба спаслись на берег вплавь. Хотя они до костей промокли и продрогли, но искать человеческого жилья по берегу они уже не посмели, чтобы не попасть опять в руки разинцев. Пришлось идти наугад в глухую степь. Наступила ночь, а они все шли да шли, едва волоча уже ноги, пока не набрели на калмыцкий улус. И что же? Начальником улуса оказался тот самый старец-гелюнг, с которым Илюша познакомился на калмыцком празднике в Астрахани. Памятуя услугу, оказанную Илюшей ему и его внучке Кермине, гелюнг принял его с Юрием как родных. От простуды да от переутомления оба брата схватили не то лихоманку, не то огневицу и слегли. Старший оправился уже на третьи сутки, младший же только через шесть недель; провалялся бы, пожалуй, и дольше, кабы не какие-то целебные коренья гелюнга. Тогда их посадили на верблюдов и доставили без особых приключений до Казани. Здесь принял в них живое участие воевода, князь Трубецкой, помнивший Илюшу еще со времени проезда его мимо Казани с капитаном Бутлером на царском корабле "Орел". Приласкал он их, снабдил на дорогу теплыми полушубками, дал им с собой и верного провожатого. И вот, почти нигде не ночуя, в две недели с небольшим они прикатили из Казани в Талычевку.

Рассказывал все это, впрочем, больше Илюша. Юрий временами вставлял поправки, не взглядывая с "тарели", как бы стыдясь, что дал вернуть себя с бегов. Когда же все было рассказано, он вполголоса отнесся к Богдану Карлычу:

— Не вызвать ли теперь Спиридоныча?

— Да ведь ты, друг мой, еще и не докушал? — заметил учитель.

— Я сыт, безмерно сыт. Сходи-ка за ним, пожалуй! Удалившись в боярскую опочивальню, Богдан Карлыч вскоре возвратился оттуда вместе с Пыхачем. Давно ли наши боярчонки его не видели, а как он изменился, этот жизнерадостный балясник! Он осунулся, похудел, сгорбился, точно постарел не на месяцы, а на целые десять лет. Куда девались его походка вприпрыжку, его шутовские ужимки, его насмешливый задор! Вошел он медленно и шаркая по полу. При виде сыновей своего благодетеля он не выказал особенного удовольствия или даже оживления; в нем как будто притупились все человеческие чувства. Когда же оба брата встали из-за стола ему навстречу, чтобы с ним поздороваться, он только мотнул им головой, словно виделся с ними еще накануне, а Юрию погрозил пальцем:

— Бог долго ждет, да больно бьет!

В одном он, очевидно, остался себе верен: в своем пристрастии к поговоркам и присловьям.

— О прошлом, Спиридоныч, что вспоминать! — сказал Богдан Карлыч. — Обсудим-ка лучше, как поправить дело.

— Порассудим, батенька, вкупе, — прошамкал Пыхач, точно у него во рту и зубов не осталось, — пораскинем умом. Родитель-то пребывает еще в тяжкой печали, сердитует на своего блудного сына. Узрит его — неравен час: из себя опять выйдет, осатанеет.

— Так что же нам предпринять-то?

— Окаменело у него наболевшее сердце. Уврачевать бы ему, растопить перво-наперво сердце-то словом Божьим, примерно, притчею Спасителя нашего про блудного сына. Там виднее будет, что из сего воспоследует.

— А что же, идея хорошая: умнее, пожалуй, не надумать, — одобрил Богдан Карлыч. — Мы все покамест будем стоять за дверью…

— Зачем же за дверью? — возразил Илюша. — За дверью даже не расслышать, что будет говорить батюшка. Голубчик Спиридоныч! Возьми меня с собой.

— Ишь, торопыга! Да при тебе он и притчи моей не дослушает…

— А я спрячусь за печкой. Когда можно будет мне выйти, ты только мигни мне. На меня он ведь не сердит. А после уж мы кликнем Юрия. Ну, пожалуйста, Спиридоныч! Богдан Карлыч, ты хоть поддержи меня, скажи ему, что батюшке никакого дурна от того не будет.

Богдан Карлыч поддержал, и Пыхач сдался.

— Ну, хорошо, хорошо, благословясь, идем. Подойдя к боярской опочивальне, он просунул голову в дверь.

— Спит еще!

И, сделав знак Илюше, он вошел на цыпочках к спящему.

Илюша проскользнул вслед. Юрий с Богданом Карлычем остались в ожидании за дверью.

Эта опочивальня была не летняя, просторная и высокая, описанная уже нами, а зимняя, тесная и низенькая, причем чуть не половину ее вдобавок занимала огромная изразцовая печь. Обстановка здесь также была куда проще. От сильно натопленной печи в горнице было жарко и душно. Притаившись в своем темном углу, Илюша мог оттуда со всем удобством наблюдать за отцом, лежавшим вполоборота к нему на простой дубовой кровати. Как он, бедный, тоже изменился! Из полнокровного и тучного старика он превратился в бледного и изможденного старца. Зато черты лица его не были уже искажены параличом, и выражение их было хотя и печальное, но спокойное.