Опальный принц

— Ага.

— Куда, Хуан?

— Туда, где меня не будут бить.

— Когда, Хуан?

— Сегодня ночью.

— Сегодня ночью ты убежишь из дому, Хуан?

— Ага.

— И найдешь себе новую маму?

— Конечно.

У Кико отнялся язык. Хуан добавил еще таинственнее и тише, показывая на кровати Пабло и Маркоса:

— Я сделаю веревки из простынь, свяжу их и уйду через балкон.

— Как волхвы?

— Да, как волхвы.

Кико поморгал и сказал, широко улыбаясь:

— Я хочу, чтобы волхвы подарили мне танк. А ты, Хуан?

— Вот еще! — сказал Хуан.

Доми посмотрела на них:

— Что это вы там шепчетесь?

— Ничего, — ответил Хуан.

Кико достал из кармана свой тюбик и, присев на корточки, стал возить его по полу, гудя, как мотор, и время от времени делая «бии-бии». Под кроватью Пабло что-то блестело. Подойдя ближе, Кико увидел, что это маленький сапожный гвоздик. Он подобрал гвоздь, посмотрел на Доми и сунул его в карман. Потом выпрямился, спрятал тюбик и подошел к Хуану.

— Мне скучно, — сказал он.

Хуан читал «Покорение Дальнего Запада». Кико увидел рисунок, на котором было много синего, схватил Доми за подол черного платья и заставил ее взглянуть

— Смотри, Доми, Сан-Себас.

— Да, да, — отозвалась Доми.

— Помнишь Марилоли?

— И Беа.

— И Беа тоже?

— Ну ясно, Беа тоже божья тварь, верно?

— Я хочу в Сан-Себас, Доми.

— Когда будет тепло. Сейчас холодно.

— В Сан-Себасе есть коровы, правда, Доми?

— Конечно есть.

Кико подумал несколько мгновений и вдруг сказал:

— Доми, спой нам про мальчика, который ел вместе с коровами, а?

Хуан закрыл книгу.

— Правда, Доми, спой, — поддержал он.

Доми посадила девочку на стол и следила, чтобы та не свалилась, девочка ползала по столу и говорила «а-та-та» или садилась и тыкала Доми в нос, в глаза, в уши.

— Молчи, Крис, — сказал Кико. — Доми будет петь.

— Садись на свой стул, — повелительно сказала Доми.

Кико подтащил плетеное креслице к ногам старухи и уселся. Оба мальчика, подняв личики, выжидательно смотрели на Доми. Доми откашлялась и наконец затянула:

Вы послушайте повесть

о преступном отце,

бессердечном и злом человеке:

в Вальдепеньяс он взял

и сынка своего

запер в хлев без еды и навеки.

Сумрачными каденциями и дрожащими тремоло Доми подчеркивала драматизм слов. Кико смотрел на черное отверстие в ряду нижних зубов; от этого темного проема ему становилось еще страшнее, по спине пробегал приятный холодок.

Что коровы едят,

то и он с ними ест:

где траву, где горох, где люцерну,

ведь другой-то еды

ему редко дают,

да и та уже с запахом скверным.

А отец все сильней

лупит палкой мальца,

да и мачеха тоже подбавит.

У бедняжки все тело

в крови и в рубцах,—

нет, людьми они зваться не вправе.

Доми перевела дыхание, посмотрела на них, и чуть потеплели на секунду ее зрачки, неподвижные и отливающие сталью, как у ястреба. Смягчив голос, она допела последний куплет:

Плачьте, матери, плачьте,

и у вас дети есть,—

этот изверг двадцатого века

заставляет ребенка

нести тяжкий крест

без еды, без воды и без света.

Кико и Хуан слушали, раскрыв рты. После последнего слова они несколько мгновений сидели неподвижно. Кико взглянул на Хуана и улыбнулся. Хуан спросил у Доми:

— И все?

— Все. За один сентимо больше не дают.

Кико вцепился в края своего плетеного креслица и ездил на нем по комнате, не переставая улыбаться.

— Красивая песня, правда, Хуан? — сказал он.

И сам кивал, подтверждая правильность своих слов. Вдруг он вскочил, схватил Доми за подол и требовательно произнес:

— Доми, спой про Роситу Энкарнаду, слышишь?

Лицо Хуана озарилось радостью:

— Ага, Доми, о двулезом кинжале.

Крис сказала «а-ти-та», и Кико так и расцвел: «Она сказала Росита, ты слышал, Хуан?» И, снова усаживаясь на стул, он смеялся и повторял: «Крис сказала Росита», и потом, взглянув на Доми: «Крис уже умеет говорить, правда, Доми?»

Доми оборвала его:

— Ну так петь или не петь?

— Пой, пой, Доми, — хором отозвались мальчики.

Доми опять прочистила горло, но все-таки ее голос звучал чуть гнусаво, чуть протяжно, как у слепых:

Мы вернулись с войны африканской,

разгорелась солдатская кровь.

Мы из Африки жаркой вернулись —

где ты, прежняя наша любовь?

Доми изменила тембр голоса. Всякий раз, когда она пела за Солдата, голос ее становился ниже и глуше, словно шел из-под земли:

Ты клялась мне, Роса Энкарнада,

ждать меня, за других не идти.

А теперь я вернулся, и что же? —

за другим уже замужем ты.

Старуха сделала многозначительную паузу и посмотрела на мальчиков, зачарованно глядевших ей в рот. Ее голос стал вдруг пронзительным и молящим:

Пощади ты меня, ради бога,

только жизнь сохрани мне сейчас,—

в поцелуях, что нынче ты просишь,

никогда не получишь отказ.

Хуан качнул головой. Он знал, что Солдат не станет ее целовать, и все же неизменно боялся: а вдруг он уступит и польстится на поцелуи. Кико взглянул на брата краешком глаза и тоже качнул головой, толком не зная отчего. Голос Доми напрягся и, чуть сгустившись, зазвучал живее и трагичнее:

Не хочу я твоих поцелуев,

я хочу только месть совершить.

И, доставши кинжал свой двулезый,

ее белую грудь он прошил.

Лица обоих мальчиков сияли. Собрав лоб в складки, Хуан сказал:

— Острый с двух сторон. Ой, Доми, сколько, наверное, крови было!