Опальный принц

И осыпала его поцелуями, а он довольно улыбался — больше глазами, чем губами, и, освободившись, спросил:

— Вито, ты думала, меня украли? А кто?

— Дядька с мешком, — ответила она.

Она откинула простыню и одеяльце, пощупала постель и воскликнула:

— Быть не может! Ты сухой?

— Да, Вито.

— Чтобы везде, везде сухо?!

Мальчик провел по пижаме — сперва одной рукой, потом другой.

— Потрогай, — сказал он. — Даже ни мокринки.

Витора завернула его в халат, так что выглядывали только босые ножки, и взяла на руки.

— Постой, Вито, — сказал мальчик. — Дай возьму эту штуку.

— Какую?

— Вот эту.

Он протянул маленькую ручку к книжным полкам, взял оттуда смятый тюбик от зубной пасты, неловко отвернул красный колпачок и приоткрыл в улыбке два широких передних зуба:

— Это грузовик.

Витора вошла в кухню, неся его на спине.

— Сеньора, — оповестила она, — наш Кико уже большой: он сегодня не написал в кроватку.

— Неужели правда? — сказала Мама.

Кико улыбался; длинная светлая челка закрывала ему лоб, спускалась на глаза; он неуклюже выпутался из халата и горделиво сказал, проводя руками по пижаме:

— Потрогай. Даже ни мокринки.

Витора усадила его на белый стул и открыла кран над белой ванной; стиральная машина гудела рядом; пока ванна наливалась, мальчик сосредоточенно отворачивал и заворачивал красный колпачок, чувствуя, как поблизости плавно движется халат в красных и зеленых цветах, и вдруг халат оказался рядом, он ощутил на щеках влажный и крепкий поцелуй, и голос Мамы сказал:

— Что это у тебя? Что за гадость?

Кико быстро вскинул голову:

— Это не гадость. Это грузовик.

Витора подняла его на воздух, а Мама стянула с него пижамные штанишки; коснувшись ногой воды, мальчик поджал пальцы, и Витора спросила:

— Жжется?

— Да, жжется, Вито, — отозвался он.

Вито открыла локтем холодный кран и через несколько секунд поставила Кико в ванну; он осмотрел себя и рассмеялся, заметив крохотный членик.

— Смотри, дудушка.

— Там не трогать, слышишь?

— Святая дудушка, — добавил мальчик, все еще держа в левой руке тюбик из-под пасты.

— Что это за глупости он говорит? — спросила Мама.

Кико водил тюбиком по поверхности воды, делая «буу-у, бу-у-у-у», потом сказал:

— Это пароход.

Витора ответила Маме:

— Да я почем знаю? Теперь твердит одно, как попугай.

— Наверное, его кто-то учит, — недовольно сказала Мама, опуская в стиральную машину пижаму Кико.

Витора так и залилась краской:

— Ну, что до меня… А я так думаю, это от молитвы. Он слышит «святой дух, святой дух» и повторяет на свой лад, ему все одно.

Она поставила мальчика на ноги и намылила ему ноги и попку. Потом сказала:

— Садись. Если не будешь хныкать, пока я помою лицо, пойдешь со мной за молоком к сеньору Авелино.

Мальчик крепко стиснул губы и веки, а Витора терла ему лицо губкой. Несколько секунд он удерживал дыхание, потом завизжал:

— Хватит, Вито, хватит!

Витора подхватила его под мышки, подняла, обернула в большое земляничного цвета полотенце и отнесла в кухню, и тогда Лорен, что жила у доньи Паулины, увидела его с площадки черного хода через застекленную дверь, помахала рукой и прокричала:

— Кико, соня! Только еще встаешь?

Вытирая его полотенцем, Витора тихонько приказала: «Скажи: доброе утро, Лорен». И мальчик закричал из-под полотенца:

— Доброе утро, Лорен!

А Лорен отозвалась:

— Доброе утро, сынок. А у нас кот подох! Смотри!

И показала ему что-то, похожее на черную мохнатую тряпку, а мальчик, глядя сквозь решетку грузового лифта, словно из тюремного окна, спросил:

— А почему он подох, Лорен?

Лорен откликнулась высоким, тонким голосом, проникавшим сквозь стекла, точно солнечный луч:

— Кто ж его знает почему? Просто пришел его час, и все тут.

Не выпуская тюбика из рук, мальчик вполголоса спросил у Виторы:

— Что она говорит?

Не обращая на него внимания, Витора сказала Лорен:

— Вот будет переживать твоя хозяйка.

— Ты представляешь.

Лорен бросила труп кота в мусорный бак.

— Его же надо похоронить, Лорен! — завопил Кико.

— Ты хочешь, чтобы мы хоронили эту мерзость?

— А как же, — ответил мальчик.

Мама входила и выходила. Кико вытянул ручонку с тюбиком и пожаловался Виторе:

— У меня замочилась пушка. Надо ее вытереть. Витора провела по тюбику полотенцем и спросила:

— А разве это не грузовик?

— Нет, — ответил Кико, отворачивая колпачок и показывая черную дырочку, — это пушка, ты что, не видишь?

— А на кой тебе пушка, скажи на милость?

— Чтобы идти на папину войну, — ответил мальчик.

В конце фразы он закашлялся, и халат в красных и зеленых цветах сказал маминым голосом:

— Ребенок простудился.

Мама тут же вышла, и от промелькнувшего мимо знакомого халата в воздухе словно остался ласкающий след. Надевая на Кико майку, Витора сказала:

— Если будешь кашлять, позовем Лонхиноса.

— Не надо!

— Ты не хочешь, чтоб пришел Лонхинос?

— Нет!

— А вот мне он раз сделал укол, и было ничуть не больно.

Она натянула на него голубенькую рубашечку, а сверху ярко-красный свитерок. Потом мягкие вельветовые штанишки. Кико стоял неподвижно, слегка сдвинув брови, словно размышляя. Наконец он сказал:

— Не хочу, чтоб приходил Лонхинос.

— Ну так не кашляй.

— Я сам не знаю, когда кашляю, — запротестовал Кико.