Опанасовы бриллианты

Было нечто извинительное в голосе Марии Сергеевны. О разрыве Николая с Наташей она не знала, но как мать чувствовала, что в их отношениях что-то надломилось. И эта аккуратная вежливость Наташи тоже была неспроста. Раньше она была другой.

— Вы уж, Наташа, займитесь тут чем-нибудь, а я — на кухню… — Мария Сергеевна положила перед гостьей стопку старых номеров «Огонька» и торопливо вышла.

В комнате было так же, как и полгода назад.

Случайно взгляд остановился на сером блокноте, лежавшем на столе. На обложке было написано: «Дневник практиканта». Наташа раскрыла блокнот и начала листать. Первые двадцать страниц были строго расчерчены колонками сверху вниз. Каждая колонка обозначала свое: «Дата», «Что сделано», «Примечание». На первой страничке было написано: «25 июня. Приступил к расследованию по делу об ограблении Северцева. Допросил потерпевшего. Разработан план поисков кондукторши». Графа «Примечание» оставалась пустой.

Ниже было написано: «26 июня. Весь день провел, в поисках кондукторши. Проверил два трамвайных парка, и все безрезультатно. Кондукторша не найдена». Графа «Примечание» по-прежнему пустовала.

Еще ниже тем же твердым, отрывистым почерком: «27 июня. Кондукторша найдена. Обнаружено место преступления. Изъяты вещественные доказательства: расческа, мундштук, окровавленные платки. Все отправлено на экспертизу. Собаки взяли след, но он оборвался у остановки такси. Вот где начинаются запорошенные следы».

Дальше никаких записей не было.

«Вечером он запишет сюда еще что-то. Только об этом я уже не узнаю. Не узнаю никогда», — горько подумала Наташа и принялась вяло листать блокнот. Во второй половине его она увидела обрывистые наспех написанные строки:

«Салют! Браво! Толик взят. Сатанински упрям — запирается. Морочит голову и чертовски неглуп. Говорил с его соседкой. Сказала, что позавчера приходил какой-то „белявый“ со шрамом на щеке. Имени не знает. Он! Никто не знает его фамилии и адреса. Максаковых в это время дома не было. Нужно торопиться — уйдет. За зеркалом нашел письмо от какой-то Кати Смирновой. Письмо написано месяц назад из дома отдыха „Лебедь“, адресовано Толику. На штемпеле стоит: „Красновидовск, Московской области“. Связался по телефону с директором дома отдыха. Подняли документацию и нашли московский адрес Кати Смирновой.

Какое письмо она писала Толику! А ведь кому? Вору! Когда-нибудь я покажу его Наташе — пусть знает, что значит любить по-настоящему. Катю нашел быстро. Отрекомендовался старым другом Толика. Поверила. Любовь слепа. А когда узнала, что Толик арестован по недоразумению, за скандал в ресторане, — как она переживала! Если бы знал этот бандит, как его любят.

Она просила меня помочь Толику. Я ответил, что одному мне это сделать трудно, необходимо разыскать его друзей. Катюша сказала, что для этого нужно ехать в Клязьму к Князю. Он живет на даче. Клязьма! Князь! Он где-то рядом!.. Не знаю — кто в эту минуту больше волновался: я или Катя? Кате нужно было идти на работу, но она (умница!) куда-то позвонила и отпросилась.

Поехали в Клязьму. Бедняжка, по наивности верит, что Толика взяли за скандал в ресторане. Она даже сказала, что его не нужно сердить — у него плохие нервы. Очень огорчена, что его могут долго продержать. Катюша живет вдвоем с матерью-пенсионеркой, работает на заводе и учится в вечернем техникуме.

Но вот, наконец, в Клязьме. Как хорошо за городом! Бор, воздух, зелень! Когда же всем этим я буду пользоваться хоть один месяц в году? Ничего, дай закончить университет, а там посмотрим.

Но вот и дача. Старенькая, запущенная, покосившаяся. Все затянуто плющем, кустарником и чем-то таким, что, кажется, называют чертополохом. По всему чувствуется — нет руки хозяина. Стучим… Открывает молодая, лет тридцати, женщина. В ярком халате, заспанная, зевает. С Катей поздоровалась, как со знакомой. Спросил Князя. Дама посмотрела настороженно, ответила, что его нет дома и что он уже две недели назад уехал к тетке в Рязань. Две недели? Загибаешь, красавица. Ты тоже, оказывается, в курсе дела. Северцева ограбили всего неделю назад, позавчера Князь был на квартире у Толика, а ты мне — две недели…

В разговор особенно не пускался, но вел себя нарочно вульгарно. Даже подмигнул ей. Попросил бумаги и карандаш. Стрельнул при этом глазами на Катюшу — дескать, при ней нельзя говорить, лучше напишу. Поняла и вынесла бумагу и карандаш. Освоилась и закурила. Глазами так и играет. Кокетничает. Пусть-пусть, значит принимает за своего. В записке написал: „Толика застукали, сейчас в Таганке. Будь осторожен. Связь держи с его марой. Просит папирос“. Ни имени, ни фамилии не написал. Попросил, чтобы сегодня же записку переправили в Рязань (при этом хитровато подмигнул и опять покосился в сторону Катюши). Никогда не знал, что могу так здорово подмигивать. На прощание дама лукаво и обещающе бросила, чтоб заходил. Пообещал зайти.

Начало хорошее. Она мне верит. Но вот Князь, что он подумает, когда прочитает записку? А впрочем — ничего страшного. Приход Катюши — за меня. Предупреждение об опасности — и за, и против.