Опасна для себя и окружающих

Моя мама против камер-одиночек в американских тюрьмах. Она уверена, что это слишком «жестокое и бесчеловечное наказание», противоречащее конституции. Однако она не смогла — не захотела? — предотвратить мое заключение.

Внезапно, хотя кондиционер работает на всю катушку (как обычно), меня бросает в жар. Пот проступает на ладонях и на шее под волосами. Я свирепо оглядываю палату, будто надеюсь заметить то, чего раньше не видела. Еще одно окно. Потайную дверь. Выход. Но палата выглядит совершенно так же, как в день моего приезда.

Мне хочется сжать кулаки, но я сдерживаюсь, чтобы не дать Легконожке повод для новых записей.

Стоп. Кое-что все-таки изменилось. Помятое одеяло на кровати Люси, длинный темный волос, контрастно выделяющийся на фоне белых простыней. Теперь у меня есть Люси, девушка с милым именем, которая скучает по своему парню. Которая заболела, потому что стремилась создать себе идеальное для танцовщицы тело. Как раз в этот момент Люси протискивается мимо Стивена, который, как обычно, почти полностью заслоняет дверной проем. Пусть я заперта в этой рвотно-зеленой комнате, но теперь заключение не одиночное. Уже нет. Хоть Люси подселили ко мне и не в качестве испытания, как я сначала решила, но она здесь. Она ходит на обязательные сеансы в кабинет на первом этаже и ест в столовой. Наверняка кто-нибудь спросит Люси, как дела у ее соседки. Даже если здесь нет камеры, за нами все равно наблюдают: слушают, следят, проверяют комнаты.

Люси должна меня полюбить.

К счастью, я знаю, как стать лучшей подругой. Этот навык я шлифовала с детского сада.

Пусть Люси и не подразумевалась как испытание, я все равно пройду его на отлично.

Люси станет для меня тем пропуском на свободу, который я искала.

десять

— И давно ты танцуешь?

Нам еще не принесли завтрак, но свет включен, и по дыханию Люси я могу с уверенностью сказать, что она не спит.

— С тех пор, как начала ходить, — отвечает Люси. Она поворачивается на бок, лицом ко мне, но глаз не открывает.

Видимо, мне придется заслужить ее дружбу, но и ладно. Все равно больше нечем заняться. У меня навалом времени (то есть пока меня тут держат), чтобы показать Большому Брату, какой я отличный друг. Определенно даже мухи не обижу. И уж точно не «опасна для себя и окружающих».

— У меня с книгами то же самое.

Люси открывает темно-карие глаза:

— Только не говори, что читаешь с младенчества.

— Конечно, нет, — соглашаюсь я с улыбкой, — но я вечно возилась с книжками, как другие малыши возятся с детскими одеяльцами и мягкими игрушками. Еще не научилась различать буквы и слова, а уже мечтала научиться читать.

Люси кивает.

— Да, похоже на мою страсть к танцам, — соглашается она. — Я была такой маленькой, когда встала на пуанты, что пришлось шить их на заказ.

— Ужасно, когда тело не хочет следовать мечте.

Рискованный ход, но Люси не возражает. Вместо этого она вытягивает руки над головой, и лишенная поддержки грудь смещается под тканью. Люси умоляла разрешить ей носить бюстгальтер, но ее просьбы проигнорировали.

— Мне вечно твердят, что многие успешные балерины не соответствуют привычным параметрам. Большая грудь и жирная задница задают новые стандарты для танцовщиц. — Она вздыхает: — Но я не хочу задавать стандарты.

— Ты просто стремилась к своей цели.

— Именно. — Люси переворачивается на спину и глядит в потолок.

Интересно, видит ли она в трещинах и впадинах те же фигуры, что и я, — кролика, клоуна, дерево — или придумывает свои. Может, ей представляются кошка, принц или гора.

— Впрочем, теперь уже не важно.

— Почему?

— Я не выберусь отсюда до начала отбора.

— Какого отбора?

Люси смотрит на меня с презрением, будто ответ очевиден и на свете существует только один отбор.

— В Академию танца Сан-Франциско. Мне назначили пробы пятнадцатого сентября.

— Может, к тому времени тебя выпустят, — утешаю я, хотя понятия не имею, сколько дней или недель осталось до этой даты.

— Даже если выпустят, я совсем потеряю форму. Вряд ли мне дадут тренироваться.

Я оглядываю нашу палату семь на восемь шагов. Маловато места для пируэтов.

— А мне нужно выбраться до седьмого сентября, — признаюсь я. — К началу занятий. Зачисление в университеты начинается только зимой, но оценки за первый семестр выпускного класса имеют огромное значение.

— Тогда ты понимаешь, о чем я.

— Ага.

— Вот только в университеты каждый год поступают тысячи ребят, а в Академию танца на следующий год набирают всего пять человек.

Она меня проверяет. Ждет, обижусь ли я: «Ну знаешь, в университет тоже поступить не так-то просто», или выражу восхищение ее стремлением войти в пятерку лучших и заверю, что у нее и правда были все шансы — пока она не загремела сюда. Меня подмывает предупредить Люси: «Плавали, знаем». Я сто раз заводила лучших подружек и понимаю, что к чему. У меня отлично выходит.

— Неужели всего пять? — изумляюсь я. — Ты, наверное, страшно талантливая.

— Так и есть. — Никакого хвастовства и даже гордости за себя, простая констатация факта. Люси не такая, как другие девочки, с которыми я имела дело.