Опасна для себя и окружающих

Эйприл довольно симпатичная, если ее правильно подкрасить, если помочь подобрать одежду и посоветовать обрезать угольно-черные волосы и сделать короткую стильную стрижку. Она будет благодарна мне за науку, как была мне благодарна Агнес. Как была благодарна Ребека, когда я пообещала помочь ей с первым поцелуем. Как была благодарна Алекс, когда я положила свой спальник рядом с ней.

Я катаю таблетку по ладони, а затем сжимаю в кулаке. Вчерашняя доза лекарства, наверное, уже выводится из организма. Я представляю, как метаболизм усердно избавляется от остатков. Скоро вся химия выйдет вместе с потом, мочой и слюной. Может, одной пропущенной дозы хватит. Может, когда мы приземлимся в Нью-Йорке, лекарство уже окончательно покинет мой организм. Может, Люси и Джона будут ждать меня у выхода из самолета. Нет, туда встречающих не пускают. Они будут ждать меня в зоне выдачи багажа.

Джона скажет, что ни на секунду не поверил, будто я могла навредить Агнес. Он скажет, что доктор Чаран соврала — ну конечно соврала! — насчет его отсутствия в списках летней школы и общежития, и попросит прощения, что так внезапно исчез, когда был мне нужнее всего. Он понятия не имел, через какие испытания мне пришлось пройти в последние месяцы. Он улыбнется по-лисьи, прищурит ореховые глаза и обнимет меня крепко и ласково.

А Люси… Люси скажет: «Плевать на Академию танца Сан-Франциско!» Она решила записаться в балетную школу в Нью-Йорке — в Джульярд или труппу Джоффри, — чтобы остаться поближе ко мне.

Она оба будут рядом, когда мы с Эйприл снова вспомним старые добрые игры: «легкий как перышко, твердый как сталь», «я никогда не», «правда или действие». Может, я и не стану набирать дополнительных сложных курсов. Пусть Джона и Люси будут под рукой на тот случай, если дружба с Эйприл у меня не заладится. Но она наверняка заладится, да еще как. Мне всегда легко удавалось заводить друзей.

Я откидываюсь на спинку кресла и спокойно выдыхаю. Глаза у меня сухие, на губах расплывается улыбка.

Стюардесса спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Прежде чем я успеваю ответить, мама говорит:

— Нет, спасибо, у нее есть вода.

Улыбка у меня гаснет. В мамином голосе появились настораживающие нотки.

— Не заметила, чтобы ты приняла таблетку, Ханна, — говорит она медленно, с расстановкой.

— Ты не смотрела.

— Я вижу, что ты не открыла воду. — Она указывает на бутылку, которая втиснута между сиденьем и моим бедром. Пластмассовая крышка по-прежнему запаяна.

— Я как раз собиралась…

— Ну давай, а я посмотрю.

— Но я…

— Ханна.

Раньше мама никогда не говорила со мной таким тоном. Обычно другие родители разговаривают так с непослушными малышами.

Это не тон матери, которая считает свою дочь взрослой с рождения.

Это не тон матери, которая считает свою дочь здоровой.

Мама и правда надеялась на «более многообещающий диагноз», а не на отсутствие диагноза.

Я разжимаю правый кулак и смотрю на синюю таблетку. Я так сильно ее стиснула, что она разломилась пополам. Мелкие осколки прилипли к коже.

Я кладу половинки лекарства в рот. И даже слизываю с ладони оставшиеся крошки. Поднимаю бутылку и делаю глоток. Острые края таблетки царапают мне горло.

Я оглядываю самолет. Дверь кабины пилота закрыта, а позади нас висит занавеска, отделяющая бизнес-класс от эконома.

По моим прикидкам, от кабины до занавески примерно десять шагов и три шага от одной стороны салона до другой. Стены гладкие, кремового цвета и чуть вогнутые, а вовсе не зеленые и шероховатые. Вдоль каждого борта самолета тянется ряд круглых окон вместо одного квадратного в углу. Эти окна тоже не открываются.

— Умница, — говорит мама, когда я делаю еще один глоток, чтобы смыть привкус таблетки. Мама снова садится прямо и смотрит вперед.

Самолет — это просто еще одна палата.

Я по-прежнему взаперти.

Мне больше не позволят увидеться с Джоной и Люси.

Я никогда не стану лучшей подружкой Эйприл Лу. Она ненавидит меня с восьмого класса. Сколько ни старайся, такую неприязнь не преодолеешь.

Я закрываю глаза и вздыхаю. С Агнес было проще. Я с самого начала ей понравилась. Только потом, по словам ее родителей, их адвоката и старых сообщений самой Агнес, которые включили на слушании, она начала считать меня странной.

«Агнес две недели провела в коме».

Когда я вернусь в школу, все тоже будут считать меня странной?

«Доктора не были уверены, очнется ли она вообще».

Может, один из моих учителей уже успел проболтаться.

«Нейрохирургу пришлось сверлить трепанационные отверстия в черепе, чтобы снизить давление на мозг».

Вскоре слух разойдется по всей школе.

«Когда она наконец пришла в себя, то не могла говорить».

Все разговоры сразу стихнут, когда я зайду в класс.

«Агнес научилась общаться с помощью моргания и нечленораздельных звуков».

На меня будут смотреть иначе. Будут относиться ко мне иначе.

«Она не может самостоятельно подняться с кровати, чтобы справлять физические потребности».

Никто не захочет со мной дружить.

«Еще не вполне ясно, сколько продлится лечение Агнес и до какой степени восстановятся функции мозга».

Я буду совсем одна.