Опасная бритва Оккама

Планируя кампанию 1812 года, Наполеон определяет Москву сердцем России, а Санкт — Петербург — ее головой. Позднее Бисмарк обращает внимание на ту устойчивость, которую придает Империи наличие двух равновеликих управленческих центров. В действительности, конечно, центры не были равновеликими и система управления страной была резко поляризована.

Скорее всего, первоначально невская столица мыслилась Петром достаточно утилитарно — как вынесенная вперед ставка верховного главнокомандования. В конце концов, наступательные операции Империи велись в то время в Латвии, Эстонии и Финляндии, и управлять ими из Петербурга просто удобнее, чем из Москвы. Кроме того, в новом, еще не обустроенном городе легче принимать нетрадиционные решения и иметь дело с неожиданными последствиями. Московские бюрократы были слишком тяжелы на подъем, слишком «толстозады», чтобы последовать за царем–плотником в дельту Невы, в результате «птенцы гнезда Петрова» приобрели власть не только де–юре, но и де–факто. В целом это дало хорошие результаты, хотя период учебы реформаторов и обошелся стране не дешево.

К концу войны окончательно сложилась система разделения властей, которую по аналогии с радиотехническими схемами можно назвать «пушпульной»[281]. На северо–западе Санкт — Петербург исполнял роль центра развития (push). В центре тяжести русского геополитического субконтинента располагалась альтернативная столица: Москва, средоточие традиции, выя тяглового государства.

Этот механизм успешно проработал два столетич, хотя со временем инновационная идентичность Санкт — Петербурга истончилась.

Можно предположить, что к началу XX столетия функции центра развития должны были перейти к самому западному из великих городов Империи — к Варшаве. Этого, к сожалению, не произошло[282]. В ходе революции, последующей Гражданской войны границы страны изменились и царство Польское оказалось вне их пределов.

Возможен был и другой сценарий развития — перенос столичных функций в юго–западные пределы, в Севастополь, и тогда проливы — болезнь и мечта русской геополитической мысли — становились следующим рубежом Империи.

Пришло новое время. Разворачивая Проект в рамках новой мировой идеи, большевики отчаянно нуждались в новой столице. Такой столицей должен был стать новый Град, расположенный на границе государства. Альтернативой было придание принципиально нового смысла уже существующему городу, но как раз для этой цели Москва была совершено непригодна.

До сих пор страна ощущает последствия совершенной в двадцатые годы ошибки. «Двухтактный механизм», построенный Петром, продолжает работать, но в совершенно нештатном режиме. Москва вынуждена исполнять одновременно две взаимоисключающие функции: привнесение инноваций и сохранение традиций. Такое «совмещение ролей» приводит Москву к ожесточенной борьбе с собой: мегаполис преодолевает возникающее противоречие либо путем вооруженных столкновений, либо с помощью грандиозного монументального строительства (ведь строительство памятника — одна из метаморфоз, превращающих новацию в традицию).

Один — это уже слишком!

Итак, Москва перегружена не только государственными функциями, но и смыслами. Она превратилась в совершенно отдельный мир, не столько возглавляющий Россию, сколько противопоставленный ей. Культурный, финансовый, экономический, образовательный потенциал столицы превосходит возможности любого федерального округа и сопоставим с ресурсами страны в целом.

Исторически сложилось так, что транспортные сети России, а вслед за ними и государственные территории организовывались по иерархическому принципу. В результате информационные и материальные потоки страны оказались поляризованными, почти любая транзакция проходила через региональный, областной, окружной или государственный центр. Понятно, что это обстоятельство резко повышало издержки, делая российское хозяйствование неэффективным.

По мере развития средств транспорта и связи степень централизации только нарастала, сейчас она дошла до инфраструктурного предела: Москва перестала справляться с тем количеством транспорта, который необходим, чтобы обеспечить исполнение городом взваленных им на себя столичных функций[283].

Помимо того, что централизация власти обременительна для городских служб, она также противоречит дискурсу развития. Система «одного центра» хороша для классических имперских структур XIX–начала XX века (и то не всегда), сегодня она уже не является адекватным ответом на те вызовы, которые обращены к России. В сущности, она сама стала таким вызовом.