Опасная дорога в Кабул

Через посольство в Персии поручика вдруг известили, что Петербург срочно отзывает его из Кабула – в самый разгар переговоров с эмиром. “Что случилось?” – вот вопрос, которым мучился Виткевич и не мог дать себе ответа. Оказывается, что в мире возникал новый конфликт – между Турцией и Египтом, а Николай I давно мечтал о проливах, Босфоре и Дарданеллах, куда без согласия британского Уайтхолла не проникнуть, и потому царь решил уступить Лондону в делах Афганистана, чтобы англичане допустили его в столь желанные проливы… Николай I однажды спросил своего канцлера Нессельроде:

– А вы не забыли о моем поручике Виткевиче, помните его?

– Конечно, – отвечал “Карлушка”. – Нашему кабинету ничего более не остается, чтобы дезавуировать его как дипломата, который действовал самостоятельно или по личной указке графа Перовского, которые не согласовали свои действия с мнением нашего императорского кабинета…

Об этом Виткевич узнал лишь по приезде в столицу. Чтобы подсластить горькую пилюлю, Николай I потому и желал видеть поручика в столичной гвардии, украсив его орденом и аксельбантом. Внешне казалось, что будущее его определилось.

Вот и настала ночь – последняя ночь в его жизни!

Вечер он провел в гостях у князя Салтыкова, художника и знатока Индии, а вернувшись в гостиницу “Париж” на Малой Морской, надеялся продолжить работу над официальным отчетом о своем пребывании в Кабуле. Но, распахнув дверь, Виткевич увидел, что в номере кто-то уже поджидает его. В потемках комнаты, еще не освещенной свечами, перед ним вдруг выросла зловещая фигура человека. Прозвучал властный голос:

– Не пугайтесь… я – граф Тышкевич, прибывший из Варшавы, чтобы наградить вас пощечиной от имени всей поруганной польской отчизны… Вы узнаете меня?

Свечи вспыхнули, осветив лицо знатного аристократа, близкого родственника незабвенной пани Потоцкой, вместе с Тышкевичем он сражался когда-то в Варшаве против русских войск, подавлявших варшавское восстание.

– Да, я узнал вас. Что вам угодно?

– Мне угодно получить записи о странах Востока, которые вы столь усердно собирали еще со времен службы в гарнизоне Орска, и материалы о своем пребывании в Хиве, Бухаре и Кабуле – все это я желаю унести из этого номера с собою.

Это желание было очень странным, и невольно вспомнился опытный Алекс Бернс, обладающий непомерно длинными руками, способными даже из Лондона дотянуться до горла поручика. Виткевич машинально открутил серебряный шарик от сахарницы и подбросил его в руке – высоко-высоко. Поймал!

– От чьего имени вы просите эти бумаги?

– А вот это вас никогда не должно заботить.

– Но я ведь не так уж глуп, как вы обо мне решили.

– Напротив, – согласился граф Тышкевич, – я всегда считал вас за очень умного человека…

– И ваше суждение я могу доказать!

Сказав так, Виткевич забил в дуло пистолета шарик:

– Вот такую пулю из серебра вам не угодно ли?

Тышкевич медленно натянул перчатки, потом замедленным жестом накрыл голову новеньким блестящим цилиндром, недавно приобретенным в одном из лучших лондонских магазинов.

– Предатель, – вдруг сказал он и пошел к двери.

– Стоять! Как вы изволили выразиться, граф?

– Предатель, – повторил Тышкевич, и лицо его исказила гримаса вымученной улыбки. – Кто бы мог предположить, что юный патриот Польши, громче всех созывавший народ на борьбу за свободу, вдруг превратится в прислужника русского царя, который сделал из него своего ничтожного лакея…

– Я выстрелю, – последовало предупреждение.

Тышкевич уже держался за ручку дверей, чтобы уйти:

– Стреляй! Но родина не простит измены… Еще раз предлагаю и последний раз: любые деньги – за весь этот вот хлам, что ты готовишь для отчета царю о делах в Афганистане. Ну? Решайся.

– Нет, – ответил Виткевич, – я не предатель…

Впереди была еще ночь, и что думал в ту ночь Виткевич – неизвестно. Но он безжалостно спалил все бумаги, а потом застрелился. Почему? Что хотел он этим выстрелом доказать?

Один лишь Александр Гумбольд в своем огромном труде “Центральная Азия” глухо намекнул, что Ян Виткевич “в силу своей честной натуры не мог примириться с той ролью, которая была навязана ему русским правительством…”

О гибели его очень долго горевал граф Перовский.

В том же году англичане начали вторжение в Афганистан.

Эмир бежал в Бухару, но там его чуть не убили, он бежал обратно в Афганистан, где уже началась партизанская война. В битве при Парване его увидел Бернс и прокричал из седла:

– Эй, эмир! Напрасно стараешься. Сейчас твои же правоверные скрутят тебя и выдадут нам…

Дост-Мухаммед испугался, ускакав в Кабул, а там был пленен и вывезен в Индию. Через два года в Кабуле восстали жители и всех англичан вырезали. Бернс, переодевшись в женское платье, хотел было спастись, но его опознали и зарубили саблями. Английская армия отступала тоже в Индию и за время пути “таяла на глазах”. Она растаяла полностью, в живых афганцы оставили только врача Брайтона, который и заявил вице-королю Индии, что армия более не существует: “Я остался один!”