Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Но если верно, что разум человека сам до известной степени является творением мемов, то невозможно сохранить диаметральную противоположность позиций человека и мема, которую мы обсуждали раньше; ситуация «мемы против нас» невозможна, ибо более ранние заражения мемами уже сыграли значительную роль в определении того, кто мы есть. «Независимый» разум, пытающийся защититься от чуждых и опасных мемов, – миф. Напряженные отношения между биологическим императивом наших генов, с одной стороны, и культурным императивом мемов – с другой, сохраняются, но было бы глупо «вставать на сторону» наших генов; это означало бы совершить самый тяжкий грех популярной социобиологии. Кроме того, как мы уже отмечали, особенными нас делает то, что мы являемся единственным видом, который возвышается над императивом своих генов – благодаря подъемным кранам наших мемов.

Итак, на какой же скале нам утвердиться, чтобы выстоять в обрушившейся на нас буре мемов? Если репликация для этого может и не подойти, то каким должен быть вечный идеал, относительно которого «мы» будем оценивать достоинства мемов? Следует отметить, что мемы нормативных понятий – должного и благого, истинного и прекрасного – входят в число обитателей наших разумов, пустивших там самые глубокие корни. Среди определяющих нас мемов они играют главную роль. Наше существование – то, кто мы, что мы представляем собой как мыслители, а не организмы, – зависит от этих мемов.

Докинз заканчивает «Эгоистичный ген» словами, которые многие его критики, должно быть, не прочитали – или не поняли:

Человек обладает силой, позволяющей ему воспротивиться влиянию эгоистичных генов, имеющихся у него от рождения, и, если это окажется необходимым, – эгоистичных мемов, полученных в результате воспитания… Мы построены как машины для генов и взращены как машины для мемов, но мы в силах обратиться против наших создателей. Мы – единственные существа на планете, способные восстать против тирании эгоистичных репликаторов638.

Так решительно дистанцируясь от чрезмерных упрощений популярной социобиологии, он в некоторой мере преувеличивает сказанное. Это «мы», превосходящее не только генетических, но и меметических своих создателей, является, как мы только что видели, мифом. В своих последующих работах Докинз это признает. В «Расширенном фенотипе»639, он настаивает на биологической точке зрения, в соответствии с которой построенная бобром плотина, паутина или птичье гнездо – не просто продукты фенотипа (отдельного организма, рассматриваемого как функциональное целое), но его части, стоящие в одном ряду с зубами бобра, ногами паука и птичьими крыльями. С этой точки зрения свиваемые нами обширные защитные сети мемов являются столь же неотъемлемой частью наших фенотипов (для объяснения наших способностей, наших шансов, перипетий наших жизней), как и любой элемент в нашем более непосредственно биологическом оснащении640. Радикального разрыва нет; можно быть млекопитающим, отцом, гражданином, ученым, голосовать за демократов и быть штатным университетским профессором. Точно так же как построенные людьми амбары являются неотъемлемой частью окружения ласточки-касатки, так соборы и университеты (а также фабрики и тюрьмы) являются неотъемлемой частью нашего окружения; столь же неотъемлемой его частью являются и мемы, без которых мы не смогли бы в нем жить.

Но если я не представляю собой ничего сверх некоей сложной системы взаимоотношений между моим телом и заражающими его мемами, то что станется с личной ответственностью? Как можно судить меня за мои проступки или чтить за победы, если не я – капитан моего корабля? Где автономия, без которой я не могу действовать по своей свободной воле?