Опасная игра

Такая вот она, мисс Верена Мэри Хауард, — чопорная и в то же время практичная. Когда он впервые увидел ее на палубе парохода, она показалась самой хорошенькой девушкой, которую ему только доводилось встречать по эту сторону реки Миссисипи, и с тех пор, несмотря на все, что произошло, он не изменил своего мнения. Жаль только, что она не встретилась ему в Новом Орлеане. Она бы у него ходила в тончайших шелках и парче, в лучших бельгийских кружевах и атласных туфлях. Ему нетрудно было ее представить блистающей среди самых изысканных красавиц штата Луизиана. Впрочем, она явно не из таких девушек. Точно так же, как и не из тех, кем можно увлечься, а потом так просто оставить. Такие, как она — при всей их благопристойности и серьезности, — похожи на зыбучий песок: мужчина не успевает опомниться, как его безвозвратно затягивает коварная стихия. Они — это тихая гавань, где мужчина становится на причал после бурно проведенной молодости.

Но что касается лично его, то он сейчас оказался без гроша в кармане, да к тому же его разыскивает полиция. И ему еще чертовски не скоро захочется где бы то ни было становиться на причал. Пальцы его нащупали мягкую ткань, оборки и кружева — должно быть, это панталоны, и, судя по всему, из самых лучших. Он извлек их из саквояжа, убедился, что так оно и есть, и возвратил на место. Как это ни парадоксально, подумал он, но, по сравнению с ним, она во сто крат опаснее. Потому что, если говорить по сути, именно у таких добропорядочных женщин, как Верена Хауард, всегда на руках выигрышные карты. И хотя, будучи игроком, он готов идти на риск даже при незначительных шансах на выигрыш, играть в игру, у которой нет конца, он еще не готов. И готов будет очень не скоро.

Поднимая саквояж с пола, он почувствовал, что тот как будто стал легче, и понял, что не закрыл его. Он нагнулся и сгреб упавшую одежду с пола. Когда он выпрямился, ему стал слышен исходящий от одежды легкий запах лаванды, и этот нежный аромат обладал гораздо большей силой воздействия, чем те крепкие духи, которыми завлекавшие его в свои сети женщины, бывало, пропитывали буквально все, начиная от корсетов и кончая любовными письмами. Некоторое время он стоял неподвижно, с наслаждением втягивая в себя этот мягкий лавандовый запах, ассоциировавшийся со свежестью и чистотой, а затем сунул все в саквояж, не забыв на сей раз закрыть его.

Возвратившись в свою комнату, он увидел, что Верена сидит, откинувшись на спинку кресла и прислонившись головой к стене. У ее ног стояла пустая чашка. Услышав, как он ставит саквояж на пол, она открыла глаза.

— У меня все оттуда вывалилось, так что вещи лежат там кучей и в беспорядке, — честно признался он, — а все ли мне удалось положить туда или, может, чего-то недостает, покажет утро.

— Ладно.

— Я мог бы, конечно посмотреть повнимательнее, но не хотел зажигать спичку — все-таки еще слышен запах керосина, — произнес он, чувствуя себя не совсем уверенно, и изобразил подобие улыбки. — Не думаю, чтобы Хоулмстед обрадовался, если бы я поджег его заведение.

Он снова оказался слишком к ней близко, его тянуло к ней, как мотылька к огню, а она, кажется, даже ничего не замечала.

— Что-то ты слишком уж тихая, — озабоченно произнес он.

— Ты оказался прав насчет виски, Мэтт. Я действительно к нему привыкла.

— Чувствуешь себя нормально?

— Так, будто у меня нет больше ног.

— Будто нет больше ног? — озадаченно переспросил он.

— Ну да. Именно это я и сказала.

— Я думал, ослышался.

— Впечатление, будто вся я поднялась сюда, вверх, будто моя голова — это и есть вся я, и я парю сама над собой.

— У тебя кружится голова?

— Нет. — Она осоловело посмотрела на него и, подняв вялой рукой с пола чашку, помахала ею:

— Налей-ка мне еще капельку.

Она была не совсем пьяна. Виски еще не полностью на нее подействовало, но уже явно начинало давать о себе знать.

— Если ты выпьешь хоть еще немного, то утром возненавидишь меня. Я тебе дал ровно столько, чтобы ты смогла уснуть.

— Я не хочу ложиться спать.

— А чего ты хочешь?

— Просто сидеть здесь и чувствовать себя счастливой, — ответила она и задумчиво добавила: — Знаешь, я никогда не чувствовала себя счастливой. Никогда. Во всяком случае, с той поры, как от нас ушел папа.

— Рена, если бы я не знал, сколько ты выпила, то мог бы поклясться, что ты пьяна.

Она подалась вперед и опустила на руку подбородок.

— Как это тяжело, Маккриди, когда любовь переходит в ненависть, — медленно произнесла она. — Как это ужасно, когда перестаешь видеть сны. Тебе снятся сны, ведь правда?

— Снятся.

— Ну а мне вот нет — по крайней мере, последнее время. Я теперь никогда не узнаю, почему он нас бросил, Маккриди. Вернусь к себе в Филадельфию и до конца дней буду учительницей.

— Знаешь, бывают вещи и похуже.

— Нет, я в этом не уверена. Я ни в чем не уверена, кроме того, что никогда не буду жить, а просто буду существовать. Скорее всего закончу точно так же, как мама, только, в отличие от нее, даже не узнаю, чего в жизни лишилась, мимо чего прошла. Буду до самой смерти учить чужих детей — вот и все, что я буду делать, Маккриди.