Ох! Роман Григорьевич шумно, с отвращением захлопнул книгу — она его утомила своим издевательски-корявым слогом. Потом любопытство взяло верх над раздражением, и он бегло просмотрел оглавление до конца — вдруг пригодится на будущее?
Да, занятная книга, хоть и написана мудрёно! «Окажусь ведьмаком — надо будет изучить подробнее» — сказал себе Ивенский, и, наступив на горло собственным моральным принципам («Я же не из праздного любопытства, мне по должности положено»), взялся-таки за чужой дневник.
Это чтение тоже оказалось не из лёгких. Почерк у покойного господина Понурова был совершенно невозможным — вроде бы, аккуратный, строчки ровные, все буковки тщательно выписаны, но такие уж они затейливые, украшенные завитушками и изящными росчерками, что разобрать трудно, где какая, кажется, будто не привычную латиницу читаешь, а арабскую вязь. Кроме того, очень уж он любил философствовать на отвлечённые темы: о государстве и обществе, о дурных нравах современной молодёжи, о пагубных тенденциях современной магии, и прочее, и прочее в таком духе. Роман Григорьевич ещё сильнее утомился, продираясь через дебри его резонёрских рассуждений и мрачных умозаключений, сводившихся к одному: жизнь в наше время уж не та, что прежде, и мир неуклонно катится к скорому своему концу. Однако, столь мрачные перспективы отчего-то не мешали ему трепетно заботиться приращении собственного благосостояния и строить далеко идущие планы (сбыться каковым было, увы, не суждено).