Опасная колея

— Не надо сватов! — мужественно отказался генерал Ивенский. — Я сам. Завтра же. Вот, — он извлёк откуда-то изящную маленькую шкатулочку, открыл. Внутри лежало кольцо с изумрудом. — Хочу подарить невесте, так нынче принято в Европе… — и вздохнул с некоторым раскаянием. — Уж неделю с собой ношу.

— Неделю! — поразился Роман Григорьевич. — Да зачем же было столько медлить, папенька?! Эдак и невесту из-под носа уведут!

Отец спрятал подарок.

— Всё бы тебе, Ромочка, насмешничать. А я прежде должен был решиться, потом переговорить с тобой. А зная твой характер…

— Папенька! — с шутливым возмущением вскричал Ивенский-младший. — О чём вы? У меня характер как у ангела византийского! Разве я стал бы препятствовать счастью единственного отца?… В смысле, любимого, — поправился он, сообразив, что уточнение «единственный» в данном контексте совершенно лишнее, вряд ли то-то в этом мире может похвастаться большим количеством родных отцов.

— Ну, хорошо, хорошо! Виноват, исправлюсь! — рассмеялся Григорий Романович и удалился в кабинет.

Роман же Григорьевич, чувствуя себя порядком взволнованным, некоторое время бесцельно слонялся по дому, вполголоса напевая об удалом Хас-Булате. Выходило довольно мелодично, правда, текст в его интерпретации заметно расходился с классическим[33] — Ивенский любил быть оригинальным.

— Хас-Булат удалой, —

пел он. —

Бедна сакля твоя,
Золотою казной
Я осыплю тебя,
Дам коня, дам кинжал,
Дам винтовку одну,
А за это за всё
Усмири ты жену!
Она рано встаёт,
Она песни поёт,
И аулу всему
Утром спать не даёт!
— Князь ты мой дорогой, —
Отвечал Хас-Булат,
— От жены от такой
Сам избавиться б рад!
Но боюсь я её
Хуже злого волка,
Знать, придётся нам с ней
Примириться пока…

По пути заглянул к Удальцеву, но тот был углублён в магическое чтение, и к диалогу не расположен, мычал невпопад. Тогда Роман Григорьевич отправился спать.

Однако, сон почему-то не шёл, и радостное возбуждение сменилось вдруг злой тоской — она больно вгрызлось зубами в самую душу. Что это?! Неужели сыновняя ревность? Вот уж не ожидал Роман Григорьевич от себя, «ангела византийского», таких дурных, пошлых чувств!

Ворочаясь сбоку на бок, он принялся вызывать в памяти образ будущей мачехи. Какая она была? Вспомнилась молодая ещё женщина, в летах, пожалуй, тётушки Аграфены Романовны, но совсем не такая красавица. Хотя и не дурнушка. Лицо округлое, мягкое, с ямочками на подбородке и щеках — про такие говорят «приятное». Ростом невысока, глаза смирные… Он представил её рядом с отцом, представил, как она входит в их дом, как вместе садятся за стол, встречаются каждый день… Ни малейшего протеста не возникло в душе. Нет, не в папенькиной избраннице было дело. Может, в детях? Слишком привык быть единственным сыном?

Нарисовал в воображении двух младенцев поочерёдно — мужеска и женска рода. Первого звали Акакий, вторую — Яздундокта,[34] чтобы противнее было. Младенцы пищали, плакали и пачкались… Нет, ничего, даже интересно стало. В конце концов, не ему же придётся за ними ходить, няни для того существуют.

Тогда он увеличил их число до десяти, заставил с гиком и свистом носиться по дому и, для усугубления и без того невозможной картины,[35] выпустил следом визгливую гувернантку… И снова было не то, никакого раздражения сцена не вызывала.

Тогда в чём же дело? Отчего так тошно, что волком хочется выть? Ох, только бы прошло к утру, только бы бедный папенька не заметил, в каком настроении пребывает его сын в преддверие счастливого семейного события! Ведь это же радость на самом деле: сватовство, свадьба, кольца…

Кольцо! Вот оно! У них с отцом всегда были схожие вкусы. Почти такое колечко с зелёным камнем, только чуть потоньше, полегче — для девичьей руки, он сам с месяц тому назад в отчаянии зашвырнул в Яузу, и оно, пробив тонкую пластинку льда, ушло ко дну. Тогда он силой заставил себя не думать о Лизаньке и об украденной их любви, не жалеть о неудавшемся счастье. Просто вычеркнул из памяти эту горькую страницу жизни своей, будто и не было… Но было, было! И не ушли никуда обида и горечь потери, лишь затаились они, дожидаясь своего часа! «Милостивый государь, да как высмеете?! Уберите ваши подарки, ведь мы с вами даже не знакомы! Вы что, преследуете меня? Нет, я не стану с вами разговаривать, я видеть вас не желаю, вы мне отвратительны! Ступайте прочь!»