Опасная любовь

— Я слишком много знаю, Петр Яковлевич. Таких людей обычно убирают.

— По вашим законам? Тогда нужно было убрать всех ваших начальников, они много знали о вас, или, напротив, всех спецагентов, они слишком много знали о замыслах начальства. Нет, Олег, ты про меня, а я про тебя много знаю. Мы три года работаем вместе, и не было причин сомневаться друг в друге.

— Это так, но сейчас один неверный шаг любого из нас…

— А мы сверяем наши шаги, и впредь будем сверять. Один может ошибиться, двое — нет. Еще есть вопросы?

— Да.

— Но с этим разобрались? Повторяю, я о тебе много знаю такого, что не отмоешься, ты — обо мне. Тот, кто задумает продать другого, должен понимать — он уже не жилец на этом свете.

— Логично. Вы меня успокоили, Петр Яковлевич. Я и сам так думал, но хотелось от вас это услышать. Когда начнем?

— Как только артист созреет. А зреть он начнет уже завтра. Ты свое дело знаешь, Валет — свое.

— Вот кому я не стал бы доверять. Мелкий уголовник с невероятно раздутым самомнением. Такой предаст — глазом не моргнет.

— Ты же не будешь делать грязную работу, Олег? И я не для этого создан. Ее сделает Валет, а потом решим, как быть с ним. Я думаю, пусть получит деньги и уезжает на Кипр.

— Отпустите?

— А что, я раньше уничтожал тех, кто на меня работает? Что с тобой сегодня, Олег? Ты меня подозреваешь в какой-то невероятной кровожадности.

— Нет, Петр Яковлевич. Я хочу сказать, что Валета я бы убрал.

— Ну, поживем — увидим. И вот что еще нужно сделать, Олег. Сними квартиру где-нибудь в тихом, спальном районе. Месяца на три, заплати вперед Это на случай, если мы ошибемся и возникнет необходимость… Понимаешь, да?

— Завтра?

— Да. Итак, Степану Петровичу набили морду и вышвырнули из квартиры. В Кемерово-то он лететь сможет? Чувствую, завтра начнет стонать, просить меня туда отправиться… Нужно думать. Хорошо, Олег, можешь идти.

Когда Ратковский ушел, Нигилист плеснул себе еще водки, разбавил апельсиновым соком, сходил на кухню за льдом и снова удобно устроился в кресле. Сделал пару глотков, поставил фужер на журнальный столик и быстро набрал телефонный номер.

— Ну? — послышался в трубке развязный голос Валета.

— Это я, — жестко сказал Нигилист. — Квартиру снял?

— Конечно, все, как вы сказали, Петр Яковлевич. — Теперь голос был совсем другим, словно трубку взял один человек, а потом, узнав, что не ему звонят, передал другому. — Две комнаты, в Кривом переулке, где после шести вечера люди на улицу не выходят. Все, как вы сказали.

— Хорошо. Завтра в четыре встречаемся там же, где была наша вторая встреча. Не забыл?

— Вторая? Да нет, конечно, нет. Завтра в четыре? О’кей, Петр Яковлевич.

— Твои люди должны ждать тебя в полной готовности. Завтра начинаем. Вопросы есть?

— Ну так завтра все и выясним.

— Все, — сказал Нигилист и положил трубку.

Некоторое время он сидел в полной неподвижности, а потом одним глотком осушил фужер и швырнул его на ковер с такой силой, что трудно было разобрать, где осколки хрусталя, а где осколки нерастаявшего льда.

— Дней пять, самое больше — десять вам, ублюдкам, осталось жить, — с ненавистью прошептал Петр Яковлевич.

Степан Петрович Шеваров словно гранитный памятник самому себе возвышался над столом. Его серое лицо лоснилось от пота, маленькие глазки мрачно сверлили пространство перед собой. Нигилист положил перед ним кожаную папку с золотым тиснением «Сингапур», не осмелился сесть без приглашения, стоял, как и подобает исполнительному сотруднику, в ожидании.

— Садись, Петя, чего торчишь, как… три тополя на Плющихе? Все документы готовы, ничего не забыл?

— Все, Степан Петрович.

— Может, полетишь вместо меня? Неважно себя чувствую.

— Мы же говорили уже об этом, — спокойно сказал Нигилист. — А теперь вообще ничего нельзя изменить. Билеты — на вас, ждут в Кемерово, готовятся к встрече — вас. Переговоры настроены вести — именно с вами, им же приятно, когда приезжает такой большой, уважаемый человек.

— Заткнись, Петя! — прервал его Шеваров. — Мастак ты лапшу на уши вешать, заместители хреновы, некому съездить в Кемерово! Расплодил бездельников, ни хрена пользы от них нету. Ну что ты вылупился, Нигилист?

— Я думаю, это давление.

— Какое, к черту, давление?

— Атмосферное. Вчера была солнечная погода, антициклон, а сегодня снова пасмурно, дождь вот-вот пойдет, поэтому у вас не самое лучшее самочувствие. Примите реланиум, или самый обыкновенный валокордин. Вам скоро в аэропорт.

— Эх, Петя, Петя… — вздохнул Шеваров. — Давление у меня повышенное, гипертония, но не в этом дело, дорогой мой коммерческий директор. Осечка вышла вчера, отвратительная осечка. До сих пор ума не приложу, как все это случилось?

— Что случилось, Степан Петрович? — Нигилист даже слегка наклонился вперед, ожидая услышать секретные новости.

— Что, что! — махнул рукой Шеваров. — То и случилось! Чертовня какая-то. Миша до сих пор не оклемался, боюсь, как бы совсем придурком не стал. А в больницу его отправлять — еще наболтает чего не следует. Вызвал к нему врача, велел сидеть, пока на ноги не поставит. За деньги посидит, куда денется. И у самого все тело ломит.