Опасная находка

— Но что я могу сказать? В конечном итоге моя бухгалтерия оказалась не такой, как надо. У меня всегда были проблемы с цифрами. Дискалькулия. Я в школе плохо учил математику, — продолжает он со вполне очевидной иронией. — Тогда ее, конечно не диагностировали, правда? Дискалькулию. Просто считали, что ты либо недоразвитый, либо прикидываешься. А я был умным ребенком, в других областях, вот они и решили, что я страдаю ерундой. Издеваюсь над ними. Сейчас в школах все совсем иначе, да? У меня двое внуков. В школе я надолго не задержался, это было не по мне. Так что, наверное, от ошибок с расчетами меня, по логике вещей, отделяло только время, как считаешь? — Улыбка у него широкая и теплая.

Я совершенно уверена, что у него был бухгалтер. И совершенно уверена, что этот бухгалтер давал показания в суде.

Меня поражает его способность совать всем кукиши под нос, дразнить систему, после чего ему все сходило с рук. Более того, я хочу, чтобы это сошло ему с рук. Я болею за него. Как и все. За его небрежно-развязную кокни-психопатию. Это весело. И совсем не похоже на настоящий современный преступный мир, грубый, зубодробительный; это скорее преступность другого формата: «Жемчужная гильдия»[34], пироги и картошка, Боб Хоскинс, Дэнни Дайер, Барбара Виндзор[35], «Ограбление по-итальянски»[36], топор в багажнике машины.

— Хорошо. — Я подаюсь вперед. Хочу, чтобы он знал: я приняла его игру. — Так вы ничего не будете рассказывать мне о Ричардсонах, я правильно поняла, Эдди?

Теперь я желаю узнать, какую игру он ведет.

— Эрин, милая, я отвечу на любые вопросы, дорогуша. Я — как открытая книга. Я могу чего-то не знать, но определенно готов попробовать. А теперь как насчет улыбки? — Он с озорным видом склоняет голову.

А я действительно ничего не могу с собой поделать, мне это нравится. Я улыбаюсь, искренне, показывая зубы.

— Спасибо большое, Эдди. В таком случае, вы не могли бы рассказать мне о Чарли Ричардсоне, главе банды Ричардсонов, каким он был?

Мне кажется, что теперь я понимаю правила. Спрашивать о ком-то, но не требовать фактов.

— Он был отвратным гребаным гадом… но в лучшем из значений этого слова. Отвратные гребаные гады иногда бывают отличными ребятами. — Он вздыхает. — Я уже говорил это о Ричардсонах. Все, кто был замешан в том старом ист-эндском деле, все равно уже мертвы. Мертвых не подставишь, и я о мертвых плохо не говорю… Но Чарли был плохим парнем. Я никогда не видел, чтобы он сам кого-то пытал. Но он рассказывал об этом. И он использовал генератор от разобранного бомбардировщика времен Второй мировой, чтобы пытать народ электричеством. Он пытал, кромсал, запугивал, пока ему не рассказывали все, что он хотел знать. Я как-то спросил: «Откуда ты знаешь, что они тебе под пытками не врут?» Он ответил: «Они врут до тех пор, пока не превращаются в маленьких детей, способных говорить только правду». Но, видишь ли, я не об этом его спрашивал. Я имел в виду: вдруг они с самого начала говорили правду, а ты пытал их до тех пор, пока они не начали придумывать всякую хрень? Чарли о таком никогда не думал. Я тогда не стал уточнять. Чарли был из другого поколения. Считал, что знает, как устроен мир. Но пытки никогда не помогали. Людей нужно уважать, верно, Эрин? Если ты хочешь, чтобы тебя уважали, ты должен сам проявлять уважение. Позволять людям умереть, сохранив каплю достоинства. Это уж их проблемы, есть у них достоинство или нет. Но никто не может сказать, что ты жил неправильно, если ты обращаешься с людьми с уважением.

Я не уверена, что это вся правда, но продолжаю.

— А вы относитесь к людям с уважением, Эдди? — спрашиваю я. Мне кажется важным задать этот вопрос.

Он смотрит на меня исподлобья.

— Да. Всегда относился, всегда буду. Но, не зная правил, нельзя на что-то рассчитывать, Эрин. А если уж ты подписался на игру, не жалуйся потом на проигрыш. Проигрывать тоже нужно с достоинством. Хороший спортсмен всегда позволяет людям проиграть с достоинством.

Он делает паузу, изучает меня. Взвешивает увиденное. Он хочет что-то сказать. Я его не тороплю, но он отводит взгляд, передумав.

В комнате тишина. Он кажется отстраненным, погруженным в собственные мысли. Мы приближаемся к опасной территории. Я это чувствую.

И меняю тему на ту, что полегче.

— Чем вы собираетесь заняться? С чего начать, когда вас выпустят? Есть что-нибудь конкретное, чем вам нравится заниматься? — Мне нужно, чтобы разговор не провисал.

— Выключи камеру. — Он устремляет на меня серьезный неподвижный взгляд. Все его очарование внезапно исчезло. Я тут же чувствую, как взмокла шея под волосами.

Тишина сгущается между нами. Мое сердце учащенно бьется. Я не понимаю, что происходит. Нет ничего, на что я могла бы опереться и сделать выводы.

— Выключи камеру. Сейчас же. — Он неподвижен. Окаменевший, непоколебимый. Опасный.

Я вожусь с камерой, нащупывая кнопку. Не знаю почему, но я его слушаюсь. Худшее поведение в сложившихся обстоятельствах, но других вариантов у меня нет. Тут что-то происходит. И я хочу узнать, что именно. Поэтому я делаю то, что он велит.