Опасная обочина

И незаметно, как бы стыдясь самого себя — к чему, мол, такая предосторожность, — старший наряда прапорщик Букин одним движением пальца снял пистолет с предохранителя, не вынимая руки из кармана полушубка.

Они уже были на крыльце, когда в доме прогрохотали два выстрела…

Эти выстрелы слышат в кабинете Стародубцева. И тогда все бросаются к дверям — яростные, решительные, молчаливые люди. Вот они бегут через дорогу, врываются в вагончик, и, когда за последним из них захлопывается дверь, в доме зажигается свет.

Но не первыми приходят на помощь друзья во главе с полковником запаса, нет, не первыми. Под полусбитой перекосившейся полкой скорчившись сидит Шабалин, на его грязных запястьях тускло поблескивают «браслеты», глаза потухли, опустошенное лицо, кроме боли и злобы, ничего не выражает. А над ним, еще тяжело дыша, возвышаются двое ребят, обученные военные — прапорщик Букин и молодой ефрейтор по прозвищу Карацупа — в полушубках, похожие на самых обычных шоферов.

А на полу на коленях стоит Смирницкий и держит полулежащего на его руках Баранчука. Люди окружают их, и тогда Баранчук открывает глаза. Он улыбается, этот странный водитель, и, с трудом подняв руку, слабо шевелит пальцами, мол, все нормально, ничего из ряда вон выходящего не произошло.

Расталкивая всех, к Баранчуку бросается Паша. Она становится на колени, склоняется над ним, слёзы, беззвучные слезы текут по Пашкиному лицу и капают на нос Баранчуку. Он морщится, неловко улыбается:

— Да брось ты, дурашка. Все в порядке.

Прапорщик Букин от двери бросает индивидуальный пакет прямо на колени Баранчуку.

— Перевяжите его, — говорит он. — Вроде плечо зацепило немного.

— Орлов! — рычит Стародубцев. — Вовка!

— Здесь я! — подскакивает радист.

— Беги на рацию. Вызывай вертолет с врачом! Срочно! Из Октябрьского! И все дела…

— Не надо, товарищ полковник, я уже вызвал, — говорит Букин.

В это время Паша заканчивает перевязку Баранчука: она разорвала на нем рубашку и довольно умело, продезинфицировав рану, затянула на плече бинт.

— Вы не ранены, товарищ корреспондент? — участливо спрашивает Стародубцев у Смирницкого.

— Нет, — отвечает Смирницкий глухо.

Из угла, из-под скошенной полки, переполненные ненавистью глаза обращены на Баранчука, и оттуда же доносится сдавленный от ярости голос:

— Г-гад! С-сука! Жаль, не добил я тебя… Баранчук.

Эдуард с изумлением вглядывается в бородатое перекошенное лицо.

— Шабалин?! Это ты, Шабалин?

Зот щерит в оскале и сейчас еще белые ослепительные зубы, криво усмехается:

— Я… кто ж еще. Ничего, на том свете свидимся!

Этот голос знаком и Паше, она оборачивается, и дикий нечеловеческий вопль прорезает комнату.

— А-а-а! — рычит Шабалин и протягивает к ней грязные скрюченные руки в наручниках.

Она отшатывается.

— По-ли-на, — шепчет он побелевшими губами. — По-ли-на!

Следующим утром на своем «уазике» в жилгородок сто тридцать первой мехколонны прибывает Алексей Иванович Трубников. Его встречает Стародубцев, извещенный заранее по радио, и они с уважением пожимают друг другу руки.

— Как дела? Как здоровье? — спрашивает Трубников.

— Нормальный ход, — расправляет усы Стародубцев, он-то знает, зачем пожаловал секретарь райкома: будет награды вручать перед передислокацией.

— Пойдем, Виктор Васильевич, покажешь своего героя. Хочу с ним познакомиться.

— Так вы уже знаете? — удивляется Стародубцев.

— А чего тут странного? — смеется Трубников. — По дороге сообщили. Кто же, как не секретарь райкома, должен знать?

— Ну да, конечно, — соглашается Виктор Васильевич. — Мы перед вами, как на ладони…

Они идут к шестому вагончику.

— Кстати, как его зовут? — спрашивает Трубников.

— Баранчук. Эдуард Баранчук.

— Баранчук? — теперь уже удивляется секретарь. — Тогда у меня для него сюрприз.

— Знаем, — раздувает усы Стародубцев. — Медаль «За трудовую доблесть».

— Нет, не это.

— Неужто на орден переиграли?

— Да нет же, — смеется Трубников.

— А зря, — не унимается Стародубцев, — могли бы такому выдающемуся водителю и герою… И вообще. Что за сюрприз-то, Алексей Иваныч?

— Тут мне из Москвы позвонили и письмо передали для него. Начудил он там немного, да теперь уж все в порядке. Любопытный, видимо, парень…

— Сейчас увидите.

Они поднимаются на крыльцо, топают, сбивая снег с унтов, входят в дом, как и принято здесь, без стука.

— Мир дому сему, — снимает шапку Трубников. — Здравствуйте…

— Здравствуйте, — поднимается Баранчук.

Правая рука у Эдика на перевязи, и он неловко подает гостю левую.

— Извините…

— Ничего. Как самочувствие?

— Прекрасное, — усмехается Эдуард. — Хоть сейчас за баранку, да вот начальник не велит.

— Рановато, — бурчит Стародубцев, — еще накрутишься вволю. Ты познакомься, Эдуард. Это Алексей Иванович Трубников — наш секретарь райкома.

— Баранчук, — кивает Эдик, — Эдуард Никитович.

— Погоди-ка, погоди-ка, — вскидывает брови Алексей Иванович. — Я уже это словосочетание где-то слышал. Да и лицо мне твое знакомо, водитель.

— Не мудрено, — поправляет повязку Эдуард. — Второй раз знакомимся.

— Вот тебе на, — огорчается Трубников. — Совсем память плохая стала… Когда же это?