Опасная профессия

Наказания, надо заметить, по тем временам суровые. Скажем, выговор с занесением в учетную карточку первому секретарю горкома партии означал скорое, хоть и не сразу, освобождение его от занимаемой должности: само взыскание — как бы подрыв его авторитета. Соглашаюсь:

— Хватит.

— Тогда выпьем чайку и пошли.

Открывая снова заседание бюро, Александр Васильевич этак спокойненько объявляет:

— Прошлый раз мы заслушали дело о приписках в строительстве, но решение не приняли. Предлагаю так…

И повторяет изложенную мне формулу.

— Возражений нет? Принято единогласно.

Какие там возражения или вопросы! Тишина мертвая. О существе дела ни слова, вроде бы всё давно обговорено.

Мы с Борисом встаем и без шума уходим. Нам тоже все ясно: Георгиев полностью закрыл дело, у меня нет никакой возможности к нему вернуться. Проблема обсуждена, решение принято, виновные строго наказаны, корреспондент был приглашен на бюро и все слышал. Единственное, что за мной остается, и что я могу сделать — позвонить тому инженеру, информировать о реакции на его «сигнал». Он, кстати, по-моему, был удовлетворен: не знаю уж, какие чувства им двигали… Так делались дела.

История с Полянским случилась еще при Губине, долгое время бывшем главным редактором «Известий». Его возможности в защите журналиста измерялись малыми величинами. Совсем иное — при Аджубее. Но тоже не все и не всегда было просто.

Как мы с немцами праздновали День победы

Жорж зашел ко мне в кабинет и сказал, что ему подарили какую-то круглую и блестящую штуку с дырками, сказав, что с её помощью можно стряпать пельмени. Не мог ли бы ты, спрашивает, рассказать, как это делается.

Жорж Квиатовский мой сосед по коридору редакции, он представляет в журнале «Проблемы мира и социализма» Германскую коммунистическую партию, ту, что работает в ФРГ, и мы с ним большие друзья. Даже дружим семьями. Его жизненная история очень и очень не проста. Из крестьянской семьи, очень верующей. Он говорил, что, идя на фронт, абсолютно верил, что русские коммунисты, с которыми придется воевать, это дьяволы, у них даже есть рога. Так ему рассказывали дома. Поэтому, когда его часть была разбита, и он прятался в воронке от снаряда, зная уже, что кругом русские, он снял и закопал в землю нательный крестик: увидят дьяволы крестик и замучают. Пополз тихонько вверх, высунул голову из воронки, а над ним уже стоит дьявол, нацелив на него автомат: Хенде хох! В тот момент, говорил мне Жорж, я пожалел, что оставил внизу все свое снаряжение, в том числе и гранату. Не оставил бы — взорвал бы себя вместе с дьяволом.

Но в жизни все оказалось проще, чем в рассказах.

Его заключили в лагерь для военнопленных. Там неплохо кормили, не били, не мучили, а потом объявили: желающие могут записаться в политшколу. И прошел слух, что ее выпускников скорее отправят в Германию. Он записался. Сначала сидел и даже не слушал, а потом его заинтересовал лектор, который рассказывал о положении немецкого крестьянства. Я, говорил мне Жорж, слушал и удивлялся: ну, все правильно рассказывает! Так он стал по-настоящему учиться, его действительно отправили в Германию, тогда Западную, и он там вступил в компартию.

А теперь вот просит научить делать пельмени. Я говорю:

— Нет, дорогой, так не пойдет! Просто рассказать об этом невозможно. Ваш поэт Гёте писал: теория, мой друг, мертва, а древо жизни пышно зеленеет. Если я тебе буду рассказывать про пельмени, ты никогда ничему не научишься. Вот через три дня праздник — День победы над фашизмом (они, немцы, это так же сейчас воспринимают), ты бери с собой летающую тарелку, которую тебе подарили, бери Хану (жену) и приезжайте к нам: будем учиться в процессе практики — делать сибирские пельмени…

Так и порешили. Когда они приехали, я стал учить Жоржа готовить начинку из трех видов мяса — говядины, свинины, баранины. Учил, как их нужно доливать водой и жамкать пятерней, чтобы мясо было сочное и мягкое, учил, что там можно еще добавлять и чего нельзя, а Мая учила Хану готовить тесто. Работа шла на славу.

Начали лепить, по-сибирски, наматывая слепленный пирожок на кончик пальца, чтобы получалась такая маленькая фигушка. Жорж спросил:

— А сколько штук надо делать?

— По сотне на человека.

— Да ты что! Разве я столько могу съесть?

— А сколько можешь?

— Ну, десять!

— Посмотрим. Только я скажу тебе, что в сибирской чайной заказ меньше, чем на сотню, не принимают. На две-три сотни — пожалуйста!

Вспомнилась типичная алтайская чайная моего времени (не знаю, как сейчас). Шесть утра. Мужики, в основном шоферня, делают стандартный заказ: стакан водки, борщ, сотня пельменей. Мало кто отступает от этого стандарта.

Пельмешки у нас получились на славу. Сделали сибирский соус: горчица, перец, уксус, вода, сахар. И, конечно, под стопочку водочки, запивали еще чешским пивком — Праздроем. Еще там какая-то закусь была. Когда закончили эту трапезу, говорю Жоржу:

— Теперь вот давай посчитаем, сколько наделали и сколько осталось.