Опасная скорбь

– Вам не стоит объяснять это мне, мистер Рэтбоун, – произнесла она и слабо улыбнулась в ответ. – Я уже достаточно долгое время провела дома, чтобы понять, что многие здесь предпочитают лелеять свои иллюзии, отвергая ту толику правды, которую я могла бы им предложить. Уродливая действительность невыносима, если не соседствует с настоящим героизмом; терпеливый труд, невзирая на невзгоды, верность долгу, когда, казалось бы, все цели утрачены, смех сквозь слезы… Но вряд ли это удастся выразить словами – если человек сам не прошел сквозь все это, он просто не поверит.

Лицо Рэтбоуна осветилось внезапной улыбкой.

– Вы более благоразумны, мисс Лэттерли, чем я ожидал. Теперь у меня забрезжила надежда на успех.

Эстер почувствовала, что краснеет, и немедленно разозлилась. Надо будет поговорить с Калландрой и выяснить, что та успела нашептать адвокату. Хотя, скорее всего, Калландра тут ни при чем; столь нелестное мнение об Эстер Рэтбоун наверняка составил после беседы с этим несчастным полицейским Монком. Если не считать нескольких мгновений полного взаимопонимания, Монк и Эстер ссорились постоянно. Да инспектор ни от кого и не скрывал, что считает Эстер заносчивой особой, вдобавок склонной совать нос в чужие дела. Хотя, конечно, первой свои взгляды на характер и замашки Монка высказала именно Эстер, причем со всей прямотой.

Рэтбоун обсудил с ней все вопросы, которые собирался задать на суде, все аргументы, которые, возможно, прозвучат из уст прокурора, все ловушки, которые обязательно будут ей расставлены. В заключение Рэтбоун еще раз предостерег Эстер против излишнего проявления чувств, дающего присяжным повод предположить, что она необъективна в своих суждениях.

Когда адвокат проводил обеих дам до дверей, было уже без четверти восемь. Эстер вновь ощутила, насколько она утомлена; снова заныла спина, заболели ноги. Мысль о свидетельстве в пользу Менарда Грея уже не казалась ей такой простой и ясной, как тогда, в Шелбурн-холле, где она объявила во всеуслышание о своем намерении.

– Он тебя немножко сбил с толку, не так ли? – сказала Калландра, когда они уселись в ее экипаж и двинулись в обратный путь.

– Будем надеяться, что он точно так же собьет с толку и обвинителя, – ответила Эстер, поудобнее устраивая ноющие ноги. – Мне кажется, Рэтбоун – крепкий орешек.

Смущенная собственной метафорой, она отвернулась от Калландры, демонстрируя старшей подруге лишь контур лица, обрисовавшийся на фоне фонаря кареты.

Калландра издала утробный смешок; уловка Эстер ее весьма позабавила.

– Милая моя, ты не первая женщина, которая не знает, как выразить свое отношение к Оливеру Рэтбоуну.

– Проницательности и представительной внешности может оказаться недостаточно, чтобы спасти Менарда Грея, – ответила Эстер чуть резче, чем собиралась.

Наверное, Калландра и так поймет, что ее преследуют мрачные предчувствия относительно послезавтрашнего дня и крепнущий страх перед возможной неудачей.

На следующий день Эстер прочла в газетах об убийстве Октавии Хэслетт на Куин-Энн-стрит, но поскольку фамилия инспектора полиции, расследующего это преступление, публику не интересовала и, стало быть, нигде не упоминалась, то мысль о Монке ей и в голову не пришла. Эстер вспоминала о нем лишь в связи с делом Грея, да еще с трагедией ее собственной семьи.

Доктор Поумрой пребывал в сомнениях, не зная, как ответить на просьбу Эстер отпустить ее в суд для дачи свидетельских показаний. По ее настоянию он прооперировал Джона Эйрдри, и мальчику стало заметно лучше. Еще небольшое промедление – и было бы поздно; ребенок оказался куда слабее, чем это представлялось Поумрою. Теперь ему явно не хотелось отпускать Эстер, однако, поскольку прежде он часто твердил о ее никчемности, громогласно заявить о неудобствах, которые вызвало бы отсутствие строптивой медсестры, было выше его сил. Растерянность хирурга невольно позабавила Эстер, но ее тайная радость сильно отдавала горечью.

Дело Менарда Грея слушалось в Центральном уголовном суде в здании Олд-Бейли, а так как речь шла о зверском убийстве отставного крымского офицера и в воздухе попахивало сенсацией, все места были заняты, и все газеты в радиусе сотни миль сочли долгом прислать в зал суда своих репортеров. Улицу перед зданием запрудила толпа. Мальчишки-газетчики размахивали свежими выпусками; вновь прибывшие расплачивались с возницами; тележки торговцев проседали под весом самых различных товаров; продавцы во все горло расхваливали свои сандвичи и пироги; от чанов с горячим гороховым супом поднимался пар. Бродячие краснобаи уже сложили подробные баллады о слушающемся деле и распевали их на потеху зевакам. Не будь Эстер и Калландра вызваны в суд в качестве свидетелей, они ни за что не смогли бы пробиться к дверям.

В самом зале суда атмосфера была иная: сумрачная, официальная, внушающая трепет. Здесь не было места человеческим чувствам и слабостям, здесь правил безжалостный слепой закон.