Она забывала о холоде, который покусывал ее обнаженное тело, о боли в горле, о синяках и царапинах, которые руки Генри оставили у нее на боках и спине. Все ее помыслы были теперь сосредоточены на одном — на пистолете… Если бы ей только удалось до него дотянуться! Если бы ей представилась такая возможность…
Кружева бюстгальтера не устояли перед сильными пальцами Генри. Разрывая тонкую материю, он испытывал неподдельное удовольствие. Увидев Мэгги обнаженной по пояс, он улыбнулся и, глубоко вздохнув, снова взял у судьбы тайм-аут, то есть сделал еще один небольшой перерыв.
От ужаса и отвращения Мэгги содрогнулась, но Генри — хвала Творцу! — по-своему истолковал причину этой дрожи.
— Сейчас я согрею тебя, дорогуша. Обещаю!
В следующее мгновение он дал волю рукам и начал тискать и гладить ее грудь. При этом он не переставая бормотал:
— Не волнуйся, сейчас я тебя согрею. Не пройдет и минуты, как тебе будет жарко. — Потом, подняв голову и посмотрев на нее, добавил: — Включи свет. Я хочу тебя видеть. Всю.
— Генри, я…
Неожиданно он с такой силой ущипнул ее за соски, что Мэгги оставалось только удивляться, как ей удалось сдержать крик негодования и боли. Для нее оставалось загадкой и то, как после этого ей снова удалось заговорить более-менее спокойно.
— Погоди, Генри, я сейчас.
Она отвернулась будто бы для того, чтобы включить свет, и нагнулась к рулевому колесу.
Одной рукой держась за руль, она лихорадочно шарила под сиденьем в надежде нащупать пистолет. Она уже коснулась пальцем его ствола, когда Генри с силой притянул ее к себе и недовольно сказал:
— Что ты там копаешься? Я сам включу.
Мэгги оставалось сдержать себя, чтобы не расплакаться от злости и отчаяния.
В салоне вспыхнул свет, и Мэгги получила возможность впервые рассмотреть своего преследователя.
Прежде всего она обратила внимание на глаза Генри, которые при виде ее блистательной наготы расширились и потемнели.
— Ты красотка, каких мало, — пробормотал он, поворачивая ее к себе, чтобы как следует рассмотреть. — Но чему я, собственно, удивляюсь? Я ведь знал, что ты красавица.
Мэгги боялась даже дышать. Страх парализовал ее, а сердце колотилось с такой силой, что казалось, будто у нее в голове работает небольшая кузница. При всем том она старалась думать, как действовать при сложившихся обстоятельствах. Может быть, ей следует демонстрировать стыдливость? Нет, если она попросит его погасить свет, он впадет в ярость. Ведь недаром он так грубо толкнул ее, когда она замешкалась. В таком случае он, быть может, предпочитает откровенность и смелость? Возможно, ей даже удастся добиться того, чтобы он чуточку расслабился — если она сделает вид, что ей нравятся его ухаживания.
— Я рада, что ты включил свет, Генри.
Серые глаза Генри сощурились, и он посмотрел на нее в упор.
— Это почему же?
— Я хочу, чтобы ты меня видел.
Генри криво ухмыльнулся, что свидетельствовало: эти слова ему не понравились. Очень не понравились.
— Не смей говорить как шлюха, Мэгги, — сказал он и ударил ее кулаком в глаз, отчего ее голова запрокинулась. От боли и неожиданности она застонала. Генри не обратил на ее стоны ни малейшего внимания. — Но ты ведь не шлюха, верно?
— Нет, — простонала женщина, но затем перед глазами у Мэгги вспыхнули яркие разноцветные искры, а ее нижнюю губу пронзила острая боль: Генри снова ее ударил. Он наносил ей удары снова и снова, а она, стараясь по возможности защитить лицо, думала о том, что совершила очень серьезную ошибку, Конечно, можно было попробовать другой подход, но прежде всего нужно, чтобы он утихомирился.
Можно было подумать, что Творец услышал ее мольбу, поскольку в следующее мгновение избиение прекратилось. Мэгги решила, что поблагодарит Господа за такое послабление потом. Времени думать о своих синяках и кровоподтеках у нее тоже не было. Сейчас, сию минуту, ей нужно было придумать нечто по-настоящему важное: причину, которая заставила бы Генри прекратить ее избивать.
— Ты только посмотри, что я натворил. А все из-за тебя! — сказал Генри потухшим голосом, рассматривая нанесенные им Мэгги повреждения: рассеченную губу, из которой сочилась кровь, синяк под глазом, припухшую скулу.
Черт бы побрал эту бабу! Говорила она по крайней мере как самая настоящая шлюха. Генри ненавидел шлюх. Их вульгарные манеры вызывали у него отвращение, а притворные вздохи и страстные вопли, которыми они сопровождали совокупление, заставляли его бледнеть от ярости. Генри знал, что это всего лишь игра. Он никогда им не верил — ни одному их слову, поскольку их слова тоже были частью этой игры. Иногда Генри удавалось сделать так, чтобы шлюхи больше не играли в свои игры. Никогда. Генри вздрогнул от отвращения. Он-то думал, что эта Шеншина отличается от других, а она…